Я сел в машину и сказал:
– Порядок, ребята. Проедем.
Они сидели какие-то грустные, расстроенные, что ли. Будто поссорились. Особенно тот, что рядом со мной, пригорюнился. Или устал он сильно? Мне даже показалось, что его в сон кинуло. Ладно, пускай подремлет, сейчас уже приедем. За день по Москве намотались до упору, глаза высмотреть можно.
Я включил первую скорость, тонко зазвенела пружина сцепления, «Волга» тронулась и аккуратно вкатилась правыми колесами на тротуар. Но парнишка этот все-таки проснулся, тряхнул головой и потер лицо руками.
На углу я притормозил и спросил у проходивших по улице ребят, как проехать на Трудовую. Один из них, с транзистором в руке, показал: налево, направо, снова налево. По радио передавали о том, что большинство раненых вьетнамцев обожжено напалмом. Говорят, что напалм – это смесь алюминиевого порошка с бензином. Надо же, чушь какая! Пользовались люди сколько времени алюминием и бензином, прекрасными и нужными вещами, а потом какой-то мудрец соединил их, и получилась такая жуткая штука. Иногда и среди людей такое случается: живут себе поврозь два обычных человека – и все вроде нормально, а соединились они вместе, искра попала, и тут черт-те что натворить могут. Воюют еще люди много. Дня, пожалуй, не проходит, чтобы где-то на земле в кого-то не стреляли. Завтра двадцать шесть лет будет, как война началась. Мне тогда еще четырех не было. Сколько мать с нами намучилась, елки-палки. А отец совсем молодой мужик был, когда умер: от ран оправиться не мог, а тут еще туберкулез его согнул. Был бы жив отец, мы бы с Васьком, наверное, институты уже окончили. Сына заводить надо…
Я выглянул в окно. На доме напротив четко светился номерной знак: «Трудовая улица, дом 7». Остановил машину, потянулся:
– Ну, вот и приехали, ребята, на вашу Трудовую…
Пассажир мой справа посмотрел на меня, и глаза у него были совсем шальные от усталости – круглые, без блеска. И я почувствовал, как сам устал за день. И очень сильно есть хотелось. Ладно, через час уже буду дома. И документы сегодня не завез в техникум. Ведь мог же – двадцать восемь поездок было за день, всю Москву исколесил, мог завернуть. Мать будет шептать: «Зина сердится…»
Я засмеялся:
– Ох, намотался чего-то сегодня! Как-никак двадцать восьмая ездка за день. Хотел домой заскочить часиков в семь – пообедать, да вот закрутился и не успел. Есть очень охота…
Я взглянул на таксометр, а он себе выстукивает: тики-тики-тики-так. Пять рублей семьдесят четыре копейки. Взялся за ручку счетчика, чтобы выключить, но парнишка рядом со мной вдруг сказал сорвавшимся голосом:
– Постой!
Я удивился и посмотрел на него. Стал он какой-то взъерошенный, испуганный и злой. Я захотел…
– Сейчас налево, – сказал я. Я знал, что налево нет поворота. Но я думал, что таксист этого в темноте не заметит. По всему переулку слева не горели фонари. И все-таки подальше от дома. Я вообще не понимал, зачем Володька тащит его прямо к дому, но спорить с ним сейчас уже было поздно. Да и опасно. Он чего-то здорово сник, наверное, боится сильно. Не надо было сажать его вперед. Нервный он, все испортить может. А назад все равно уже дороги нет – на счетчике пять с полтиной. Этот таксист – даром что веселый парень, знаю я таких. На глотку его не возьмешь. Такие вот веселые, они легко не пугаются.
– Да ты что, друг! Здесь же «кирпич» – проезд закрыт, – сказал таксист. Он как-то смешно прикартавливал, как маленький. Но водил машину он здорово. – Объедем через следующий квартал.
Ну что же, дороги назад все равно нет. Этот картавый таксист обязательно привезет нас в милицию, если Володька испугается. А там уж обязательно всплывет Паневежис. Деньги нужно взять сегодня. Я наклонился вперед, положил подбородок на спинку сиденья и сказал:
– Тогда давай направо…
У него на «Волге» был хороший движок. Она с места принимала на всю катушку. Только улица эта правая, Рабочая она называется, была перегорожена. Я знал об этом еще с утра, когда ходил за водкой и все осматривался тут. Таксист ругнулся и остановил машину. Фары хорошо освещали улицу. Никого не было видно, только в самом конце гулял с собакой какой-то пижон. До ближайшего фонаря метров пятьдесят.
– Может, тут выйдем? – сказал я, прижимая локтем Володькину руку. – Ведь здесь рядом…
Но Володька отодвинул руку и отвернулся к окну:
– Нет, поедем дальше. Устал я. В крайнем случае объедем.
– Как хотите, – пожал плечами таксист. – Я тогда выйду посмотрю.
– Давай, – кивнул я.
Таксист хлопнул дверью.
– Ты что, сдрейфил? – сказал я Володьке. – Ты куда его везешь?
– К дому! – рванулся, прямо бросился на меня Володька. – Ты дурак! Смотри, людей еще полно на улице.
Испугался Володька. Тоже придумал – людей полно! Один-единственный человек, который с собакой. Да видеть Володька его не мог. Я сам его еле разглядел, а у меня зрение не то что у него. Сильно я разозлился, что Володька вдруг стал командовать, а я ничего не могу сделать. Ругаться с ним сейчас глупо – оба пропадем. И я должен тащиться за ним и слушать все эти его школьные глупости. Но разваливаться мы сейчас не могли. Ну просто никак не могли. Я решил – черт с ним, потом разберемся, кто из нас должен командовать. Но все-таки сказал:
– Нет, Володька, ты испугался…
– Я? – Володька зло крутанул головой. – Ладно, посмотрим сейчас. Только ты не лезь, я с ним сам толковать буду. Чтоб все культурненько…
Володька достал из кармана нож и переложил в рукав. Но даже в слабом свете приборного щитка я видел, как у него тряслись руки. Рассуждать смелый был. Очень тоскливо мне стало. Я и сам боялся, что все получится не так, как задумали. Ведь говорил же Володьке: не торопись, не гони картину, давай высмотрим таксиста. Надо старого брать. Слабее он, да и вообще старые сейчас молодежи боятся. От одного испуга старого паралик хватить может. Так нет, вперся в первую попавшуюся машину. А теперь с ним навозимся. Он хоть и сухопарый, а плечи у него будь здоров!
– Приставь к его лопатке перо и сиди молча, – сказал Володька. Усики у него от страха запрыгали. Давай-давай, распоряжайся, потом посмотрим на твои штанишки. Ладно, я погляжу, как и что. В крайнем случае у тебя разрешения спрашивать не стану.
Таксист уже возвращался назад, волоча за собой длинную тень. Я откинулся на спинку сиденья. Подумал, что хорошо бы было вырасти до такого роста, как тень. Можно было бы поступить в сборную по баскетболу. Наверняка бы взяли – без труда закладывал бы мячи в корзину, стал бы заслуженным мастером. Зарплата у них громадная, а работы никакой. За границу ездил бы все время. Купил бы «форд-тандерберг», прикатил в Паневежис. Поговорили бы мы тогда с Нееле по-другому. Запрыгала бы тогда, наверное, забегала – ах, Альбинка, ты такой необычный, на других непохожий, я тебя просто не понимала!..