– Но вы же... – растерянно пробормотал я.
– К чему глупые формальности? Берем без протокола, расходуем без квитанций. Иначе вы правы, одна морока.
Возникла неловкая пауза. Точнее говоря, мне было неловко, а Гиттенсу за рулем – хоть бы хны.
– Сами видите, постоянно возникают непредвиденные расходы, – добродушно добавил Гиттенс. – С волками жить – по-волчьи выть.
* * *
Лоуэлл показался мне идеальным убежищем для Рея Ратлеффа: достаточно далеко от Бостона, чтобы о его местонахождении никто случайно не проведал, и в то же время достаточно близко от Бостона, если потребуется помощь кого-то из приятелей.
Но сам Лоуэлл произвел на меня гнетущее впечатление. В центре бывшие склады и цеха переделали в торговые ряды и музеи – город пытался «одиснейлендить» свое богатое индустриальное прошлое. Однако по мере удаления от этого веселеньких новаций город показывал свое истинное лицо – мрачные однообразные бывшие рабочие кварталы.
Шонесси-Гарден, где жила сестра Рея Ратлеффа, была застроена двухсемейными развалюшками. Перед нужным нам домом стояли «харлей» и «шицу» (на человеческом языке – «мицубиси»).
На звонок вышла высокая благообразная негритянка. Даром что в простеньком платье, она приветствовала нас церемонно, как знатная дама:
– Добрый день. Чем могу вам помочь, господа полицейские?
Изнутри несся собачий лай.
Гиттенс вежливо осведомился насчет Рея Ратлеффа.
– Вынуждена огорчить вас, – сказала негритянка. – Я уж и забыла, когда в последний раз видела Рея. Он у меня не частый гость.
Гиттенс испытующе посмотрел на нее – прикидывая, какую тактику избрать в данном случае.
– Вот что, – произнес он наконец, – скажите Рею, что приехал Мартин Гиттенс. Просто поговорить – ничего больше. Скажите ему только: «Мартин Гиттенс». Если Рея и после этого у вас в доме не будет, тогда я развернусь и уеду. Согласны?
Женщина молча попереминалась с ноги на ногу, потом исчезла в глубине дома.
Через несколько секунд вышел сам Рей Ратлефф, в тенниске и спортивных штанах. Ростом он был почти с Келли. На голове – начес из мелких завитков. На правом мускулистом предплечье страшный длинный ножевой шрам. На обеих руках исколотые вены. Один глаз и половина лба закрыты бинтами.
Из документов Данцигера я знал, что Рею тридцать два года. Но передо мной стоял пятидесятилетний старик.
– Гиттенс! – пробасил Рей.
– Привет, Рей, – добродушно приветствовал его Гиттенс. – Знал бы ты, сколько народа тебя разыскивает!
– Похоже, кое-кто меня нашел.
– На твое счастье, не кое-кто, а я.
– Да уж, радости выше крыши... Пришли арестовывать?
– Нет, с какой стати. Ты ведь ничего дурного не совершил.
Ратлефф кивнул – ваша правда.
– Если попросишь, я тебя, конечно, арестую, повод всегда сочиним. Посадим туда, где Брекстон тебя не достанет.
– Да пока что мне и тут хорошо.
– Нужно что-нибудь? Ратлефф помахал руками.
– Нет, начальник, мне всего хватает.
– Рей, дело дерьмо.
– Вы обязаны доложить, где я нахожусь?
– Не миновать, – сказал Гиттенс. – Как твоя голова?
– Более или менее... И за что мне это все? Я ж ничего плохого не сделал!
– Знаю, Рей, знаю.
– Ничего ж плохого не сделал! – повторил Рей.
Гиттенс понимающе кивал.
Рей тупо уставился на каменное крыльцо и повторял как заклинание:
– Ничего ж плохого не сделал! Ничего ж никому плохого не сделал!
– Рей, – мягко прервал его Гиттенс, – мои друзья хотят задать тебе несколько вопросов. Оба расследуют убийство прокурора Данцигера.
– Мистер Ратлефф, – сказал Келли, – Джеральд Макниз или кто другой из парней Брекстона говорил с вами о том, что предстоящее судебное разбирательство по делу Макниза надо обязательно сорвать?
– Нет, никто со мной на эту тему не разговаривал. Я просто знал, чего они от меня хотят. Они хотели, чтобы я отказался от свидетельских показаний.
– Почему вы так уверены? Если с вами никто не разговаривал, если на вас никто не давил...
– Будто сами не знаете. У таких парней есть тысяча способов дать понять.
– И все-таки вы стояли на своем?
– Прокурор велел мне идти в суд и рассказать все как на духу.
– Но вы понимали, что вы на себя навлекаете? Вы понимали, что Брекстон этого не простит – и постарается не допустить?
– Все понимали. Данцигер тоже.
– Данцигер считал, что вы в опасности?
– Ну да.
– Каким же образом он сумел уговорить вас не отказываться от выступления в суде?
– У него было на меня дело. Я продал пакетик копу.
Гиттенс возмущенно хмыкнул.
– Один пакетик. Не смеши меня, Рей! Это тянет на несколько месяцев тюрьмы. С твоим опытом ты можешь отмотать такой срок, стоя на голове и поплевывая. Не может быть, чтоб ты наложил в штаны только потому, что тебе пообещали шесть месяцев за решеткой!
– Хотите верьте, хотите нет...
Тут в разговор вмешался я:
– Рей, скажи правду. Как оно было на самом деле?
Здоровый глаз Рея печально уставился на меня.
– Как оно было на самом деле? – повторил я.
– Не мог я в тюрьму, – ответил Ратлефф. – Некогда мне в тюрьме рассиживаться. К тому же Данцигер сказал, что ни в каком суде мне выступать не понадобится.
– Что-о? – так и вскинулся Гиттенс. – Что значит – в суде не понадобится? Расскажи-ка подробнее!
– Прокурор сказал, меня в суд не вызовут. Все в последний момент решится без меня. От меня нужно одно: продолжать делать вид, что я готов выступить в суде против Макниза.
Гиттенс присвистнул.
– Мать честная! Большой Мак собирался признать себя виновным? Ты мне эту байку хочешь скормить?
Ратлефф пожал плечами:
– Я рассказываю, как было. Прокурор сказал: делай вид до суда, а потом – гуляй, про пакетик, который ты копу продал, навеки забудем.
– Рей, ушам своим не верю. Такие типы, как Макниз, виновными себя не признают. Сам ведь знаешь!
Ратлефф опять пожал плечами – дескать, не знаю и знать не хочу.
Я снова встрял с вопросом:
– И ты Данцигеру поверил? Почему?
– Он сказал так: не отказывайся быть свидетелем, мне это нужно, чтобы расколоть Макниза. Я прокурору, конечно, сказал: такие, как Большой Мак, никого не продают и не раскалываются. А прокурор мне: не робей, я знаю, чем его дожать, у меня против него кое-что припасено.