Муслики — другое дело. Едва муэдзин протяжно завоет с минарета, обрезанты все сразу бросают, разворачивают молитвенные коврики, которые всегда таскают с собой, и начинают истово бить поклоны, едва ли не по компасу определив направление в сторону Мекки… Тоже, кстати, любопытно: когда муслик один, как правило, ему на эти поклоны начхать с того же самого минарета, точно так же, как, к слову, и на запрет на употребление свиного сала или, скажем, ракии. Зато когда тот же правоверный находится на глазах у другого мусульманина, не говоря уж если в толпе единоверцев — так прямо более ревностного верующего на свете не сыщешь. Будто соцсоревнование у мусликов проводится по демонстрации внешних проявлений степени искренности своей веры.
Наверное, это лицемерие, двуличие, нечестность заложены уже в самой их вере. Взять, например, великий пост, рамадан. Аллах велел правоверному сорок дней вообще ничего не есть. И ведь прекрасно знает Всевышний, что это невозможно для того организма, который он сам же сотворил по образу и подобию своему. Он прекрасно понимает, что едва закатывается солнышко, мусульмане наваливаются на еду, отъедаются за дневное воздержание, да еще обжираются впрок, в надежде, что Аллах в темноте этого не видит и никогда не узнает. А днем каждый признающий, что «нет бога кроме Аллаха, а Магомет — пророк его», опять истово бьет поклоны, делая вид, что постится, бедняга, и с голоду разве что не помирает. И так — по всему мусульманскому миру. Так и обманывают друг друга всю жизнь. Да что там жизнь — целую вечность.
…Потом у нас со Станичем последовал еще один ритуал. Мы с Радомиром качнули руками и на счет «три» выбросили пальцы. В этот раз в сумме вышло девять. Нечет, делится на три. Значит, идем по третьей тропинке. Понятно, что нас могут встретить и там, да только при выборе маршрута движения сподручнее довериться слепой удаче, чем пытаться выбрать тропу сознательно, надеясь на трезвый расчет или на интуицию. Разведка — это непредсказуемое переплетение случайностей, так пусть и маршрут движения тоже избирает слепая случайность.
Или она все-таки не такая уж слепая? Кто ж ее знает? Да это не так уж важно. Главное, что до сего момента она нас с Радомиром — тьфу-тьфу-тьфу! — ни разу не подводила. Значит, быть по сему и в этот раз!..
Все! Теперь можно выдвигаться на разведку. Вернемся ли с нее? Никто не знает.
А бездонное ночное небо все так же равнодушно смотрело на нас. Уходили охотники за мамонтами или саблезубыми тиграми. Отправлялись в поход на варваров римские легионеры. Крестоносцы усаживались на коней, чтобы отвоевать Гроб Господень. Скакали по степи казаки, отстаивая право на волю в своем ее понимании. Ползли по «ничейной» земле пластуны и разведчики…
Вселенской бесконечности всегда было не до наших крошечных проблем, ради разрешения которых двуногие существа, именующие себя людьми, тысячелетиями беспощадно уничтожают друг друга.
Нам должно быть стыдно перед Мирозданьем.
А ведь не стыдно…
2
Нам оставалось миновать только передовой положай, где сегодня службу несли наши казаки. Вообще-то тут, как правило, существует разделение, так сказать, «секторов ответственности»: имеются положаи, где службу несут только русские добровольцы, а есть — где только сербы. Да и график дежурств у нас разный. Мы меняем друг друга каждые двое суток. А у сербов в аналогичный график втискивается еще двое суток, которые военнослужащий проводит дома. «Не война, а курорт», — ворчат наши.
Сегодня наш путь проходил через положай, где находятся наши. Очередь дежурить выпала казакам. У нас с Радомиром уже давно сложилось: чей положай проходим, преодолевая линию «фронта», тот из нас и отвечает на окрик дозорного. В том смысле, чей по принадлежности — русский или сербский.
Слово «фронт» я сознательно беру в кавычки. Потому что фронта как такового, в том виде, как мы привыкли видеть в кино «про войну», тут не существует. Имеется не слишком густая цепочка опорных пунктов с обеих сторон — и все. А между ними можно нарваться только на дозор или, чего можно больше ожидать, на засаду или минное поле.
— Стой! — донеслось из темноты. — Пароль шесть.
— Два, — отозвался я.
Эту систему в нашем отряде ввел я, потому что она, именно такая система, на мой взгляд, гораздо надежнее традиционной. Суть ее вот в чем. На ночь назначается какая-то цифра, как сегодня, например, восемь. Часовой окликает приближающегося и называет какую-нибудь, наобум, цифру, а окликаемый должен тут же среагировать и назвать другую, чтобы они в сумме давали назначенную, которая менялась каждый вечер. Сербы действовали по старинке, выбирая для паролей и отзывов названия городов.
— Кто идет? — уже иначе, расслабленно спросил голос из тени, отбрасываемой сложенным из камня бруствером.
— Беспросветный.
Дозорный витиевато, хотя и негромко, выругался. В чуткой ночной тиши я это услышал, однако вслух на ругательство не отреагировал. Понял, в чем дело — у казака, наверное, кончилось курево и он сейчас «стрельнул» бы сигаретку, да разве ж она может быть у некурящего?
— Куда направляетесь, капитан?
Мы уже присели возле положая.
Положай — это позиция. Очень точное славянское слово, между прочим, в пику нашей заимствованной у французов «позиции». Вообще, в отличие от русского языка, сильно замусоренного иностранными словами, сербский выглядит, а точнее сказать, звучит, как бы это сказать, более славянским. Хотя и в нем заимствований, как говорится, выше крыши.
Уж не знаю, хорошо это или плохо, но славянские языки вообще легко впитывают, абсорбируют в себя слова иных народов. Поскреби большинство абсолютно русских определений, и увидишь, что под привычной оболочкой кроется совершенно неведомый нам корень. Огурец, телега, богатырь… Да мало ли что еще? Французы, например, неведомому заморскому овощу и то дали свое собственное, хотя и несколько нелепое, название, «золотое яблоко» — помм д'ор. А уж мы его перекрутили в родной «помидор». Да и вообще, какой след мы оставили, скажем, в той же французской лексике? Спутник, самовар, казак… Все? Даже слово «бистро», которое прочно вошло во французский с нашей подачи, когда наши предки с Александром Первым Благословенным взяли Париж, теперь с благоговением внедряем у себя в Москве!..
Короче говоря, мы присели у положая.
— Тебе ответить или не надо? — хмыкнул я.
В самом деле, разве уходящему на разведку подобные вопросы задают?.. Правда, казачок может просто не знать, что мы уходим ТУДА. Ну да он и сам мог бы догадаться, что мы не от нечего делать слоняемся ночью по передовой. В конце концов, я человек, существо дневное, а потому в темное время суток предпочитаю спать.
Только теперь я разглядел, с кем именно разговариваю. Это был Сашка, которого невесть по какой ассоциации окрестили Слобода.
У нас тут вообще многие, почти все предпочитают, чтобы их называли по прозвищам или просто по именам. Сказать честно, хоть я тут уже полгода, а фамилий всех добровольцев в своем отряде так и не знаю. Да и сам представляюсь как Беспросветный. Правда, сербы сократили прозвище до Прсвета, но я не в обиде, как говорится, хоть горшком назови, только в печь не сажай…