— Все, хватит, — оборвал я комбата. — Пошел спать.
— Обиделся, что ли? Ну и зря. Задание ты все же выполнил. Рискуя жизнью.
— Федор, отстань от человека, — попросила санинструктор. — И сам поспи.
— А чего нам не выпить еще по одной? Ты, старлей, молодец! — тянул меня за руку командир батальона. — Я нашему комполка так и доложил. Я — человек прямой. Говорю, мол, танкист орден Красной Звезды честно заработал.
— Ладно. Мне его ваш майор уже обещал. Скоро некуда ордена вешать будет.
Ребята из экипажа спали здесь же в землянке, танк охраняла пехота. Я втиснулся между ними. Легостаев подвинулся, уступая место. Зевая, спросил:
— Ну, че там начальство, Дмитрич?
— Ничего. Давай, спи.
Много лет спустя про Букринский плацдарм в шеститомной истории Отечественной войны напишут такие фразы: «Дважды ударная группировка фронта предпринимала наступление, и оба раза неудачно. Недостаточная плотность артиллерии и нехватка боеприпасов резко снижали силу удара наступавших войск… Боевые действия показали, что здесь трудно рассчитывать на успех. Ставка Верховного главнокомандования решила нанести теперь удар с Лютежского плацдарма».
Ну и конечно, утверждалось, что, несмотря на неудачу, войска 1-го Украинского фронта сковали крупные силы врага, способствовали, помогали и т. д. И снова ничего не говорилось о реальной обстановке на Букринском плацдарме, где повсюду остались братские могилы. Ведь кусок земли в семьдесят квадратных километров обстреливали и непрерывно атаковали пять танковых (моторизованных) и пять пехотных вражеских дивизий, не считая авиации.
После того боя мы еще несколько дней провели на плацдарме. Отношения с Хлыновым были натянутые. Наверное, с его подачи меня отчитал командир батальона Петр Назарович Плотник. Вернее, не отчитал, а, морщась, выговаривал, что не берегу людей:
— Шесть мальчишек и два танка за каких-то полтора часа. Нельзя так воевать.
— Нельзя, — соглашался я.
Февралев неожиданно взял мою сторону и стал объяснять, под каким сильным огнем действовал взвод.
— Там две полковые батареи накрылись, а Волков все же раздолбал переправу и полдня атаки отбивал.
Поговорили и разошлись по своим экипажам. Война продолжалась.
Усилились обстрелы. Не хватало боеприпасов. Одну из немецких атак мой экипаж отбивал пулеметным огнем, сберегая последние снаряды. Потом началось что-то непонятное. В дождливую ненастную ночь получили приказ идти к мосту через Днепр. Пять километров преодолевали под дождем, завязая по брюхо в размолотом черноземе. Одна из машин расплавила подшипники, ее тащили на. буксире. Потом переправлялись через Днепр опять на левый берег.
Немцы неплохо пристрелялись по мосту, хотя попасть в узкую нитку навесным огнем было непросто. Фонтаны воды поднимались то слева, то справа. Потом ахнуло прямо на мосту. Хорошо, что снаряд был не слишком большого калибра. Переползали через выломанную дыру на малой скорости. Пару дней провели, получая боеприпасы, горючее, затем снова ночью двинулись на север, вдоль линии фронта. Что предстоит, официально не объявили, но солдатское радио уверенно сообщало, что идем освобождать Киев. Нас переподчинили командованию 38-й армии. Вскоре мы снова переправились на правый берег между поселками Лютеж и Ново-Петровцы.
Плацдарм был гораздо крупнее Букринского и находился километрах в тридцати от Киева. Здесь командование скрытно и умело сосредоточило главные силы для прорыва: части 38-й и 3-й Гвардейской танковой армий, 1-й Гвардейский кавалерийский корпус и 5-й Гвардейский танковый корпус. Немцы, ввязнув в бои на других плацдармах, в том числе на Букринском, прямо скажем, зевнули. К осени сорок третьего у нашего командования накопился достаточный опыт для проведения неожиданных, хорошо продуманных ударов.
Как водится, освобождение Киева хотели непременно приурочить к важной дате, годовщине Октябрьской революции. Третьего ноября после мощной артподготовки началось наступление. Наша бригада вступила в бой четвертого ноября.
Погода была отвратительная. Бесконечный дождь, холодный ветер, непроезжие дороги. Поднимало настроение лишь то, что немецкая авиация в такую погоду не летает. Хоть и твердили, что давно завоевали господство в воздухе, но я вдоволь побывал под бомбежками на пути к Днепру. Бог с ним, с превосходством! Пусть лучше будет нелетная погода.
Под Святошино, это уже почти Киев, атаковали вместе с пехотой немецкие позиции. Ближайшая задача ставилась перерезать шоссе Киев-Житомир, по которому немцы перебрасывали подкрепление. Действовали совместно с третьим батальоном Успенского, который за бои на Букрине получил «майора» и орден Отечественной войны. Мы с ним не виделись с того дня, когда я со своим взводом пытался разбить переправу, а он с «ребятами Рыбалко» уходил на какую-то важную операцию.
С того времени он крепко изменился. Майорские звезды, распахнутая кожаная куртка, чтобы были видны ордена Красной Звезды и Отечественной войны. К «Отечественной войне» нас представили еще в сентябре, но до меня орден не дошел, возможно, зарубил замполит Гаценко. Задело меня не столько стремительное повышение однополчанина, с кем мы оба командовали ротами, а перемены в его поведении. Успенский знал, что я еще хожу во взводных, и предложил забрать в свой батальон.
— Роту, что ли, дашь?
— Вакансий пока нет. Взводным возьму. Заслужишь доверие — роту получишь.
— Ох, ты! Это у тебя я доверие должен заслуживать? Короткая память. Забыл, как в бригаду пришел и под Штеповкой менжевался?
Напоминать высоко вознесшемуся майору, как его пьяного затолкали в танк и прятали от глаз начальства, было бы подловато. Я не напоминал, зато Успенский не забыл. Посопел, хотел что-то сказать, но я, повернувшись, пошагал к себе. Огонь, вода и медные трубы. Все мы это проходили. Николай Фатеевич четыре года Халхин-Голом кичился, пока в сопках на границе с Маньчжурией сидел. Пришел к нам командиром роты. А они наравне с рядовыми в атаку ходят. Болезненно привыкал герой Халхин-Гола к летящим навстречу снарядам. Зато сейчас — на коне. Кадровый офицер, орденоносец, комбат — фигура заметная. Уже не обязательно вперед лезть. Две роты и десант в подчинении.
Четвертого ноября, ближе к вечеру, возле Святошино прорвали немецкую оборону. Наши артиллеристы поработали хорошо. Миновали разбитую вдрызг противотанковую батарею. Кругом валялись железяки, трупы немцев, ящики со снарядами, оружие.
Пока фрицы не пришли в себя и не организовали сопротивление, двигались вперед без остановок. Потери во время прорыва понесли крепкие. В нашей роте, в первом и третьем взводе оставались по два танка, в моем — всего один. Плюс машина командира роты Хлынова. Моя «тридцатьчетверка» числилась как взвод. Хлынов сказал:
— Не сберег ребят, теперь воюй за всех сразу. Пока не подобьют.
Мы шли с десантом на броне, следом двигались штук пять грузовиков с пехотой, а вдалеке, заметно отставая, месили грязь пешие колонны. Возле поселка, вернее, кучки полусгоревших домов, нас встретили огнем. Стреляли издалека, но снаряды и пули сыпали густо. Десант спрыгнул на землю. Загорелся один из «Студебеккеров», остальные попрятались в ложбинах или дали задний ход. Отсеивая пехоту, ударила минометная батарея.