При этих словах Гаценко сделал паузу, поднял вверх указательный палец с аккуратно подстриженным ногтем:
— Вывел из строя в разгар наступления боевую машину!
Я знал суть дела. Дурацкая случайность. В первом батальоне взводный, преодолевая ров, зацепил стволом землю. В горячке боя не заметили, выстрелили по фрицам, ствол развернуло лепестком. Лейтенанту повезло: комбат понимающий мужик, особист не придрался. Лейтенант мог попасть под трибунал, но ограничились тем, что сняли с должности и поставили командиром машины.
— Прямо скажу, — поучал Гаценко. — Я крови никогда не жажду, но в данном случае налицо полнейшее разгильдяйство. Такого надо было разжаловать до рядового, пусть искупает вину в полной мере.
— В танковых экипажах рядовых должностей штатами не предусмотрено. Все — сержанты.
— Я в переносном смысле говорю, — отмахнулся Гаценко. — А ты что, оправдываешь разгильдяя?
— Нет.
Однако моя реплика не слишком понравилась замполиту.
— В тебе, Волков, еще много интеллигентной трухи осталось. Ненужная, вредная штука. Впрочем, не ты один такой. Учись у достойных командиров.
— Учусь. У майора Успенского. Мы с ним вместе в одной бригаде воевали.
— Ладно, свободен, — закруглил воспитание подполковник.
Насчет Успенского замполиту моя фраза тоже не понравилась. При наступлении на Фастов Николай Фатеевич, по своей давнишней привычке не лезть на рожон, проявил медлительность. Оставил без поддержки наши два батальона и получил выговор от командира бригады.
Позже Хлынов объяснил, почему замполит бригады снизошел до взводного.
— Борется за чистоту рядов. А получается не очень. Работа у танкистов опасная, по струнке ходить не желают. То напьются, то морду кому набьют.
— Я тут при чем?
— Не совсем надежный элемент, — засмеялся ротный. — Не ты один такой. Кто-то в плену побывал, другой доверия не оправдал — пушку в бою разорвало. Дурак всегда работу найдет. Терпеть не могу штабных.
— Ты же хвалил замполита! Наверное, за то, что он без вопросов твое выдвижение утвердил.
— Ладно, Леха, хватит. Опять поссориться хочешь?
— Мне экипаж с тобой ссориться запретил. Опять сунешь под самоходки или в другую заваруху.
Хлынов помолчал, потом выдавил:
— Ну, виноват я, когда взвод на железке оставил. Может, хватит?
Ротный протянул мне руку.
— Хватит, — согласился я.
Получил сразу несколько писем. От мамы, сестры, бывшего десантника Никона Бочарова, с которым осенью сорок второго рейдовали в немецком тылу. Письма шли долго и, как часто бывает, нашли адресата на переформировке.
Мама перечисляла семейные и поселковые новости. Отец работает в депо, слава богу, что не посылают в рейсы. Среди паровозных бригад, возвращающихся из поездок, бывают и раненые и погибшие, а вагоны сильно издырявлены. Сталинград от Ельшанки до Тракторного завода сплошь разрушен. Красноармейску досталось меньше. Мама назвала несколько фамилий моих школьных приятелей, соседей. Кто погиб, кто пропал без вести. Когда все это кончится?
Сестра Таня ждала ребенка, от мужа давно не было с фронта вестей. Он связист, скажи, Леша, опасно это или нет? Младший братишка Саня с лета работает на судостроительном заводе. В феврале исполнится семнадцать, вымахал длинный, как жердь, уже курит. Передает тебе привет, а сам написать никак не соберется.
Впервые я почувствовал, что, несмотря на победы на фронте, люди в тылу настолько напряжены и устали, что уже не скрывают этого. Обычно мама присылала более веселые письма, а сейчас внутри нее будто что-то сломалось.
Письмо Никона было более умиротворенным. Он, как всегда, передавал поклоны от своей родни, сообщал, что по-прежнему находится в обозе. С начальством ладит, так как умеет обращаться с лошадьми и не пьет вино (он имел в виду водку), недавно назначен командиром отделения и получил младшего сержанта. Я немедленно сел писать ответы всем.
На нашем участке установилось временное затишье. Фронт застыл на линии Фастов, Новгород-Волынский, Коростень. Повсеместно, несмотря на морозы, шло строительство глубоко эшелонированных укреплений. Такие укрепления хорошо проявили себя во время Курской битвы, немцы завязли в них. Хотя вся пропаганда в конце сорок третьего года была направлена только на наступление, наше командование предвидело возможность немецких контрударов.
Киев находился в полусотне километров от линии фронта. Для нас не было секретом, что немцы продолжали разрабатывать планы ударов по столице Украины. Взятие его могло значительно укрепить пошатнувшийся авторитет вермахта. Несколько раз группы тяжелых бомбардировщиков под охраной истребителей следовали на большой высоте в сторону Киева. Пикировщики «Юнкерсы-87» дважды бомбили наши позиции. Если первый раз «Юнкерсы» лишь пугнули, сбросив бомбы в стороне, то второй налет закончился для нас серьезными потерями.
Тридцать пикировщиков «Ю-87» в сопровождении истребителей обрушили удар на танковую бригаду и другие подразделения 38-й армии. Кроме тяжелых стокилограммовок сыпалось множество мелких бомб. Впрочем, «мелкие» — понятие относительное. Десятикилограммовая бомба, падающая с высоты полкилометра, просадит танк насквозь, а взрывчатки в ней хватит, чтобы уничтожить весь экипаж. Кроме того, немцы сбрасывали контейнеры с осколочными двухкилограммовками. Стоял сплошной треск. Если танкисты, более подготовленные, не метались и находились в укрытиях, то многие бойцы из вспомогательных подразделений погибли или получили ранения.
Зенитная оборона у нас была слабоватая. Сколько помню, зениток для прикрытия всегда не хватало. Правда, незадолго перед налетом привезли американские 40-миллиметровые автоматы «Бофорс», вели огонь также счетверенные «максимы», установленные на полуторках. Если «Бофорсы» с их скорострельностью сто двадцать снарядов в минуту как-то могли противостоять немецким самолетам, то пулеметные установки на полуторках больше играли на испуг. Пули не пробивали броню «Юнкерсов».
В батальонах погибли несколько танкистов, две «тридцатьчетверки» разбило прямыми попаданиями, еще пять-шесть машин получили повреждения. Потери во вспомогательных подразделениях, а особенно среди новобранцев моторизованного стрелкового батальона, были значительно больше. Не выдерживая грохота тяжелых бомб и пронзительного воя авиационных сирен, молодые ребята выскакивали из окопов и попадали под осколки.
У меня во взводе сильно контузило заряжающего. Сильным ударом отбило внутренности. Его понесли в санроту. На поляне, где обычно проводились построения, лежали вповалку человек тридцать убитых новобранцев. Видно, бежали, совсем потеряв голову. Большинство были еще в гражданской одежде: старые кожухи, домотканые украинские свитки, потертые шапки.
Тела сплошь изрешетило осколками, но несколько человек еще шевелились. Я помогал грузить раненых на телегу. Сомневаюсь, что они выжили. Сволочные фашистские бомбы рассчитаны на густой разброс осколков. Молодые ребята 18-20 лет были нашпигованы железом.