– Потому что есть еще и другие нерешенные дела. Например, с Англией, их вроде бы собираются улаживать по-семейному. Постойте! Взгляните-ка, с кем это возле окна беседует мой муж…
Бассомпьер и в самом деле разговаривал с мужчиной, фигура которого, несмотря на то что он стоял к Марии спиной, кого-то ей напоминала.
– Кто это? – поинтересовалась она, только ответ явился ей сам собой, когда незнакомец обернулся, чтобы взять бокал с подноса в руках у лакея. – Дадли Карлтон! – прошептала она. – Но что он тут делает?
– То же, что и три года назад, – налаживает связи между своим королем и нашим. Он один из тех, кто подписывал договор о мире… Но отчего это вы вдруг побледнели? Этот Карлтон, насколько я знаю, никогда не был вам интересен.
– Что с вашей памятью, Луиза? Вы не помните, кто сопровождал его тогда и чем все закончилось?
Голос мадам де Конти понизился чуть ли не до шепота:
– Дуэлью моего брата с Холландом, который затем был выслан в Англию. Как это забудешь?! Судя по выражению лица нашего Клода, он, должно быть, тоже вспомнил об этом. Видимо, ждал, когда Бассомпьер закончит разговор, чтобы потом с ним поговорить…
– Мне тоже хотелось бы с ним поговорить, – неожиданно глухим голосом заявила Мария. – Вы мне поможете?
– Почему бы не попытаться?
Как раз в это время Бассомпьер повернулся в сторону Луизы, она помахала ему рукой, приглашая к себе, но тот направился к Шеврезу. Мария не преминула воспользоваться этим, чтобы подойти к англичанину, и он отшатнулся от нее: видимо, встреча не доставила ему удовольствия. Он ей даже не поклонился, как того требовала простая учтивость:
– Ваша светлость, герцогиня де Шеврез, ваш покорный слуга!
Тон был холодным и не располагал к общению, однако это не смогло обескуражить молодую женщину. Беспечно обмахиваясь веером из белых перьев, она одарила англичанина своей обезоруживающей улыбкой:
– Ваше присутствие, лорд Карлтон, действительно нежданное удовольствие. Мне казалось, что английские послы уехали. Однако вы здесь, и даже в Рождество!
– Уважаемый господин кардинал милостиво пригласил меня в качестве друга на это чудное празднество, чем я не смел бы пренебречь, но завтра я уезжаю.
– Не осчастливив пусть и коротким визитом нас? У вас что же, гостеприимство де Шеврезов вызывает дурные воспоминания?
– Отнюдь, я ведь как-то заезжал к герцогу. Он разве не говорил вам об этом? Вас, правда, тогда не было. Довольно долго, говорили мне?
Тон его был близок к дерзкому, но этому Мария сама могла научить любого.
– Люблю путешествовать. А что касается вашего визита, мой супруг просто забыл о нем рассказать. У него что-то с памятью, и он об этом знает. Вынужден беречь ее для более важных дел. Так вы завтра будете уже в Лондоне? Жаль, мы устраиваем прием на День святого Сильвестра.
– Безусловно, там будет мило, только я уже приглашен и ни за что на свете не смог бы пренебречь тем, что готовит в Чизвике леди Холланд и как раз в тот же самый вечер.
Сердце Марии замерло. Взяв англичанина на абордаж, она надеялась вытащить из него хоть какую-нибудь новость и не ждала, что он швырнет ей в лицо это имя. Привыкшая к вероломным придворным играм, она ничем не выказала своих чувств. Лишь капризно приподняла брови:
– Одна леди Холланд? Как это странно! Ах да! Я позабыла: до меня дошел слух, что ее супруг отправился осматривать свои владения в Америке. Она, должно быть, чувствует себя такой покинутой и одинокой!
По едва приметно вспыхнувшим глазам собеседника Мария догадалась, что ей удалось застать его врасплох. Он, безусловно, пытался догадаться, от кого она могла об этом узнать, но быстро продолжил:
– Она? Конечно же, нет! Верно, Холланд как-то подумывал составить компанию своему брату Уорвику в одном из его странствий, но потом отказался, у него была для этого убедительная причина.
Карлтон, очевидно, ожидал, что Мария спросит, что за причина, но она, хотя и умирала от желания, все же владела собой и довольствовалась лишь небрежно брошенным: «Что вы говорите?» Со стороны это могло показаться тем более естественным, что сопровождалось и улыбкой, и легким знаком головы в сторону какого-то проходившего мимо и приветствовавшего ее человека, но она не смогла бы сказать, кто это такой. Карлтон вернулся к начатому и упрямо продолжил:
– Должен вам сказать, причина замечательная. Наш друг самозабвенно влюбился в одну из приближенных королевы, Корнелию Хайд, настойчиво ее осаждал, и, когда я уезжал, добродетель той уже пошатнулась. Мне кажется, победа его не за горами.
Все то время, пока Карлтон с наслаждением, словно истинный гурман, смаковал эту новость, Мария усилием воли, иссушившей ей горло и бросившей к щекам кровь, хранила непроницаемое молчание. Под маской улыбающейся светской дамы она прятала смертельную муку. Ей хотелось бежать отсюда, но она вынуждена была оставаться и выслушивать этого мужчину, расхваливающего прелести той, что украла у нее возлюбленного. И охотно внимать шевалье Жару, доложившему, что ее требует к себе королева. И привести своего палача в полное замешательство, одарив его ослепительной улыбкой и грациозным реверансом:
– Передайте ему мои поздравления, когда увидите.
Этой ночью Мария не могла уснуть. Вытянувшись в кровати рядом с Клодом, после обильного возлияния у кардинала храпевшего так, что сотрясались стены, она мучительно страдала. Слезы из глаз капали на мокрую подушку, и она не в силах была их унять. Дадли Карлтону удалось-таки сегодня испортить ее триумф, заглушить радость, сменившуюся на раздирающую душу тоску. Тоску по брошенному ею на алтарь собственных амбиций и мелкого тщеславия предложению Генриха. Если бы она согласилась с ним уехать тогда, теперь они, должно быть, занимались бы любовью под звездным небом вдалеке от придворных интриг. Она была бы хозяйкой его рта, глаз, рук, его тела, этого прекрасно настроенного любовного инструмента, столь искусно приводящего ее в экстаз. И лишь по собственной ее воле его ласки принимает другая. Воспоминания были настолько свежи, что у нее вырвался стон. Клод услышал его сквозь сон, но не проснулся, а тяжело повернулся в ее сторону. Через секунду Мария вдруг почувствовала у себя между ног его руку… От супруга пахло вином и потом. При мысли, что сейчас придется заниматься с ним любовью, ее передернуло, и она с отвращением выскользнула из постели на ковер, отыскала там домашние туфли, халат и, одевшись, подошла к окну. Оно выходило на внутренний дворик, освещенный луной.
В ее холодном свете словно из-под резца опытного мастера проступали четкие контуры аллей, клумб, обвитых зеленью беседок. А там, дальше, за стеной, где раскинулись вширь парки Лувра, был особняк, в котором Холланд любил ее в первый раз неистово и долго, так что наслаждению, пронизывающему всю ее, казалось, не будет конца. Желание вновь оказаться там было столь сильным, что она не смогла ему воспротивиться. Набросив поверх ночной сорочки черное манто, она спустилась вниз по маленькой внутренней лестнице, ведущей прямо в сад. Наступившая рождественская ночь была холодной, зато сухой. Она прогнала постылый запах супружеской постели, но не остудила ее внутренний жар. Мария ускорила шаг, словно за дверями, не закрывавшимися после той самой ночной дуэли, ее кто-то ждал. Ключи от этой двери Мария выбросила в Сену самолично.