Иное дело Линда. Свой мир она лепила весело, азартно, эпатажно, шокируя публику то стрижкой «под бокс» — почти наголо, с микроскопическим намеком на челочку, — то широченной цыганской юбкой до пят, то длинными алыми серьгами в виде капель крови. Длинные ногти на ее тонких белых руках были покрашены черным лаком с блестками, а с тонкой серебряной цепочки свисал на грудь круглый черный камень агат. Вокруг нее всегда толпился народ, гудели оживленные голоса, звенел смех.
Она училась на экзотическом албанском отделении, и общими у нее с Нилом были только лекции по истории КПСС, читаемые громогласным и краснолицым профессором, прозванным студентами Зевсом. Они садились рядом, выбрав местечко поближе к окну, расположенному за мощным вертикальным перекрытием, разделяющим зал надвое. Не беда, что отсюда не видно кафедру и лектора — главное, что их самих не видно оттуда. Пока Зевс метал молнии в адрес меньшевиков, троцкистов, левых уклонистов и нерадивых студентов, они тихонечко перешептывались и перехихикивались, а минут через двадцать незаметно сползали на пол и доставали сигареты. Курить на лекции было весело и немного страшновато, но если прикрыть огонек ладонью и не позволять дыму свободно растекаться, а отгонять его руками к окошку, никто, кроме ближайших соседей, ничего не видел. А соседи не закладывали — в задних рядах сидели свои ребята. Всякие же потенциальные стукачи — зубрилки-отличницы и «ишшо яшшыки» — усаживались в передней части аудитории, усердно конспектировали, ловили каждое слово профессора, нередко просили повторить помедленней. История КПСС не относилась к числу любимых предметов Нила, но лекций Зевса он ждал с нетерпением.
Естественно, помимо занятий на факультете текла бурная общественная жизнь.
К счастью, когда распределялись всякие комсомольские и профсоюзные должности, Нил валялся в больнице и от муторных постов был застрахован, как минимум, на год. Но его, как и всякого, тоже доставали.
— Если бы я не слышала, как ты играешь и поешь, я бы к тебе не приставала, — объясняла Нина Каракоконенко, избранная культоргом. — Факультетский смотр на носу, а я прямо не знаю, что делать. Одни стесняются, другие отнекиваются, третьи не могут ничего. Но мы же должны защитить честь курса, показать старшим, что и мы что-то можем. Нил, вся надежда только на тебя. Ты у нас будешь ударным номером, звездой.
— Нину ля, я ж болел, пропустил много, наверстывать надо… — как умел, отбрехивался Нил.
— Пойми ты, олух, тебя ж все равно какой-нибудь нагрузкой нагрузят, это уж обязательно, без этого у нас никак. Так чем с противогазом бегать или по ночам пьяниц в дружине отлавливать, сбацаешь что-нибудь — и свободен. А я бы за тебя на комитете доброе слово замолвила.
— Хорошо, — после некоторого раздумья уступил Нил. — Я что-нибудь подготовлю.
Но возникал вопрос, что именно. Репертуар у него был богат чрезвычайно: память на музыку, на тексты была отменная. На слух он тоже пожаловаться не мог — от природы не был им обделен, подбирал влет, нередко с первого прослушивания. И сейчас нужно было правильно выбрать, попасть в точку с репертуаром. Дворовые песни отпадают, это понятно. Бардовская лирика — а не сочтут ли его сентиментальным идиотом? Что-нибудь шуточное — а если не дойдет?
За этими мыслями он и сам не заметил, как миновал лингафонную лабораторию, где намеревался взять пленку с фонетическим курсом, и оказался в дальнем уголке двора у настежь раскрытой двери. Она вела в довольно просторное и пустое помещение. То есть пустое, если не считать небольшого рояля, ощерившегося черно-белой пастью, и двух придвинутых к нему стульев. «Вот, кстати, и рояль в кустах, — улыбнулся Нил. — А между прочим, это мысль. Чем петь, лучше сыграю-ка я что-нибудь этакое. Скажем, сборную солянку из битлов».
Он вошел, уселся за рояль, попробовал звук.
Сойдет.
Начал он с «Земляничных полей», плавно перешел в «Норвежский лес».
«Революция номер раз», «Леди Мадонна», «Она уходит из дома»… Каждую новую тему он играл чуть более уверенно, четко, мастеровито, вводя все более сложные вариации. Во-первых, разыгрался, во-вторых, боковым зрением увидел, что в комнате кто-то появился и слушает его, внимательно и с интересом. Музицируя, Нил всегда остро ощущал энергетику аудитории, даже если эта аудитория состояла из одного человека, впитывал ее, и когда эта энергетика была позитивной, он заряжался и играл или пел намного лучше.
Закончив, он не встал, не обернулся, а так и замер на стуле, ожидая реакции слушателей.
— Я ж говорил — класс! — сказали за спиной, и тогда он повернул голову.
Их было трое. Подавший реплику был круглолиц, курнос и очкаст, и от него здорово несло пивом.
— Ты, Ларин, текстовик, и твое мэсто — в бюфете, — неприятно кривя рот, заметил второй, низкорослый, худой и отчего-то, при вполне прямой спине, производящий впечатление горбуна.
Судя по бороде и длиннющим волосам, перехваченным красной ленточкой, этот второй был либо освобожден от военной кафедры, где по утрам студентов, заподозренных в излишней длине волос, проверяли с линейкой и нещадно гнали в парикмахерскую, либо пятикурсник, либо вообще не студент.
Третий, крупный, широкоплечий, с сильно поредевшими волосами, большим носом и усами подковой, стоял чуть позади и авторитетно молчал.
— Сами же жаловались — клавишника нет, — с намеком на всхлип проговорил Ларин. — А тут вот он, готовый клавишник.
— А на синтезаторе? — брезгливо спросил квазигорбун, и Нил не сразу понял, что обращаются к нему, а когда понял, ответил неприязненно:
— Дадите синтезатор — смогу. Крупный парень рассмеялся и, подойдя поближе, похлопал Нила по плечу.
— Слышь, друг, мы тут сейчас репетировать будем. Если есть время, оставайся, попробуй. Хороший киборд нам действительно нужен.
— Пуш, да на фига нам этот детсад? Видно же, что не потянет, — по-прежнему кривя рот, проговорил волосатый.
— Я, конечно, не Джон Лорд, но и вы, надо полагать, не «Дип Пепл», — нахально ответил задетый за живое Нил.
Пуш рассмеялся еще громче.
— Мы не «Дип Пепл», это верно. А ты, должно быть, первокурсник.
— А что, запрещено?
— Ладно, не ершись. Просто иначе ты бы знал, кто мы такие.
— И кто же вы такие?
— Группа «Ниеншанц», а я — Константин Пушкарев, бас-гитара и художественный руководитель. Это чудо волосатое зовут Гера Гюгель, а который пьяненький — наш поэт Ванечка Ларин.
— Не такой уж и пьяненький, — возмутился Ларин. — Пару «жигулевского» всосал, так уже и пьяненький. Вы лучше послушайте, что я под это пиво выродил:
Тишина, промелькнувший образ.
Превратились в бумагу осенние розы.
И голые ветки — как зонтики сломанные…
Нил остался на репетицию и уже через две недели впервые выступил в составе «Ниеншанца» на дискотеке в факультетском общежитии.