— А как же с учебой?

— По документам я уже студентка МГУ. Жить буду рядом. Университетский, шесть.

— В гости хоть заезжать позволишь?

— А зачем, как ты думаешь, я тебе адрес оставляю?

Каникулы закончились. Мойра укатила в свой Днепропетровск, тоже оставив Нилу адресок, который он тут же потерял. Из своей конурки он выбирался теперь только в университет и по хозяйству по негласному соглашению с матерью все домашние дела он взял на себя, а она зарабатывала на жизнь. В остальном же они существовали вполне автономно. Нил был крайне удивлен и недоволен, когда как-то в выходной Ольга Владимировна вошла к нему в комнату и с тяжким вздохом опустилась на тахту.

— За картошкой я уже сходил, мусор вынес, — сказал он, не глядя на нее. Она молчала.

— Мама, мне завтра на семинаре выступать, так что…

— Нил, нам надо поговорить.

«Хорошая школа, — с неприятным трепетом в груди подумал он. — Скажет слово — прямо в дрожь бросает».

— Нил, ты уже взрослый и не можешь не понять меня… Конечно, в твоих глазах я старуха…

— Ну что ты, мама, какая ты старуха…

— Но когда-нибудь ты поймешь, что сорок лет… сорок пять — это далеко не старость, что женщина в этом возрасте хочет и может любить и быть любимой…

— Так у тебя кто-то есть? Поздравляю! Давно пора!

— Пока была жива мама, я не решалась привести его к нам домой…

— Но почему? При всех своих странностях баушка была человеком умным, понимающим…

— Не в этом дело… Понимаешь, он… Он женат, но жена его, бедняжка, вынуждена по десять месяцев в году проводить в туберкулезном санатории. А бабушка прекрасно знала их обоих… Кстати, ты тоже его знаешь.

— Вот как? И кто же это?

— Профессор Донгаузер… Куда ты?

— Ты пойми, мне трижды плевать, с кем она живет, хоть с чертом лысым, хоть с пнем самоходным! Но я-то не обязан жить под одной крышей с этим немчурой-колбасником! Такой орднунг завел, что хоть волком вой, честное слово!

Чихнуть нельзя. Курить на лестницу выставляет, ты подумай! «Каждая вещь должна знать свое место…» А главное, он даже в подштанниках до дрожи напоминает парадный портрет великого реформатора Сперанского. Представь — сидишь ты на кухне, пьешь чаек, и тут входит парадный портрет…

— Я понимаю, — грустно сказал Гоша. — Возвращайся, конечно, о чем разговор, в конце концов, это твоя комната. Я тут, пока обитал, кое-что в порядок привел…

— Ты извини, — сказал Нил. — Линда так и не давала о себе знать?

— Ни слова. Может, у родителей своих живет. Ты бы связался как-нибудь…

— Не могу. И не хочу… Наливай еще, что ли… В доме на Четвертой Советской незнакомая тетка, толстая и неопрятная, через цепочку сообщила ему, что такие здесь больше не живут, а куда съехали — неизвестно. В справочной будке кудрявая девица, кокетливо улыбаясь, вручила ему бумажку с его собственным адресом — официальным местом проживания Ольги Владимировны Баренцевой — и больше ничем помочь не могла. Он и сам не понимал, что скажет Линде, когда наконец увидит ее, но все чаще ловил себя на мысли, что без этих поисков жизнь его теряет последний смысл… Оставалась еще надежда — подать в милицию заявление о пропаже жены и ждать результатов. Выяснив по телефонной книге адрес районного отдела, он после университета отправился на Чкаловский проспект. Поднялся по щербатым ступенькам, толкнул тяжелую дверь и нос к носу столкнулся с Катей.

— Нил! Ты-то тут что делаешь?

— А ты?

— Я теперь здесь секретарем работаю. В паспортном столе.

— А я как раз человечка одного разыскиваю'.

— Кого же, если не секрет?

— Линду. Не знаешь, где она?

Глаза у Кати сузились, пальцы сжались в кулак.

— Не знаешь? — повторил он.

— А ты? Тебя, что ли, еще не вызывали?

— Куда вызывали? Где Линда?

— В тюрьме твоя Линда! — выкрикнула Катя. — Она Ринго прирезала!

«Таня! — отчего-то пронеслось в ошеломленном мозгу Нила. — Надо срочно связаться с Таней. Она подскажет выход».

VI

— Честно говоря, молодой человек, изначально мне очень не хотелось брать это дело. Бытовая поножовщина не совсем, знаете, по моей части, и если бы не просьбы моей любимой падчерицы и огромное уважение, испытываемое мною к таланту вашей матушки…

Николай Николаевич Переяславлев, седовласый импозантный мужчина в дорогом сером костюме в мелкий рубчик, сделал многозначительную паузу. Нил кивнул, показывая, что полностью разделяет отношение знаменитого адвоката к искусству Ольги Владимировны.

— Но в ходе работы моя позиция претерпела существенные изменения, да-с, я бы даже сказал, кардинальные, — продолжил адвокат, красиво модулируя своим мягким баритоном. — Следствием допущены грубейшие процессуальные нарушения, мириться с которыми я не собираюсь. Единственные фигурирующие в деле показания вашей жены были сняты с нее в отделении милиции при явке с повинной, никакого хода не получило письменное заявление потерпевшего Васютинского, практически снимающее всю вину с подозреваемой… Знаете, что он написал? Будто бы в ходе совместного чаепития потерял равновесие и неудачно упал животом на нож, который она держала в руке. Силен! Самое же интересное, что через двое суток после перевода из реанимации в общую палату из больницы Васютинский попросту сбежал, а эта халда Щеголькова не только не принимает никаких мер по его разысканию, но даже узнает о его исчезновении только от меня. Что уж говорить об опросе свидетелей, анализе вещественных доказательств! По существу, за четыре с лишним месяца не было проведено никаких следственных действий. И когда я указал на это Щегольковой, то получил потрясающий ответ:

"Что вы хотите, у меня десятки таких мелких дел, до всего руки не доходят.

Вот если бы она его убила!.." Одно слово — органы! Если у этой чувырлы достанет глупости предъявить такую тухлятину на суд, мы обеспечим ей такое частное определение, что потом никакой ЖЭК в юрисконсульты не возьмет, это я вам обещаю!

— Извините, Николай Николаевич, но Линда… то есть жена. Как ее вытащить?

— Не спешите, молодой человек. Сейчас у нашего малоуважаемого оппонента одна забота — изыскать благовидный предлог, чтобы прекратить дело. Не стоит ей мешать, это существо мстительное, злобное и может сильно напакостить.

— И сколько времени она будет изыскивать предлог?

— Полагаю, неделю-две. Самое большее — месяц.

— Месяц! Еще целый месяц невиновный человек…

— Про невиновность вы, положим, загнули. Тыкать в знакомых ножичками — такое занятие наш уголовный кодекс все-таки не поощряет.

— Ну хотя бы что-нибудь, Николай Николаевич, прошу вас! Может быть, свидание…