Колено коснулось стула. Она села.
— Джулия, — спросил Крейтон. — Ты уверена, что можешь играть?
— Я ценю вашу заботу. Вы очень добры.
Она смогла уловить, как ее дяди в нерешительности уступили ее желанию. И тогда она поняла, что нужно играть. Прекрасный фрагмент. Он без слов расскажет им все о матери.
Пальцы вспорхнули над клавишами, и живое начало шопеновского ноктюрна си бемоль минор хлынуло в комнату. Тихая сила и мягкость засверкали в музыке. Вскоре она перешла к средней части с ее красочными хроматическими нотами, великолепным языком, выражающим жизнелюбие и обаятельность Маргерит. Она ясно увидела мать, ее высоко поднятый подбородок, искрящиеся глаза и естественность, с которой та создавала вокруг себя атмосферу непринужденности.
Играя, Джулия могла слышать, как люди, тихо переговариваясь, собирались в кабинете. В финале она увидела смерть. Смерть матери. Ноты взмывали ввысь от страсти, скорби, любви и неукротимости человеческого духа. Ноктюрн превращал трагедию одновременно в смерть и рождение, в инь и ян, в полноту человеческого опыта. В жизнь.
Как только руки вновь застыли на коленях, она ощутила снизошедший на нее покой.
В кабинете стояла тишина. И вновь она почувствовала тепло солнца.
— Это было прекрасно, Джулия, — сказал Крейтон. — Очень красиво.
— Да, великолепно, — добавил Брайс.
Она повернула голову и сразу поняла, что комната полна людьми. Потрясенная, она на мгновение закрыла глаза. Как? Потом она поняла, что все эти люди собрались, пока она играла.
Мысль, что она начала терять остроту восприятия и не слышала, как люди входили в комнату, испугала ее. Она больше не могла позволить себе роскоши полностью уходить в музыку. Ей нужно найти убийцу матери, а это означало, что придется использовать любое свое умение. Всегда и всюду.
Она изобразила на лице улыбку, когда семья поздравляла ее, благодарила за выступление экспромтом в этот особенный момент, когда все они собрались для скорби.
— Прекрасно. Джулия, — сказал ей Дэвид. — Но теперь возьми меня за руку. Давай сядем здесь. У нас есть что обсудить.
Когда они сели, Брайс закрыл дверь. Они спрашивали о последних днях Маргерит, о турне, о Лондоне. Она отвечала со спокойствием, которое удивляло ее саму. Даже Брайс, похоже, не понял, что ноктюрн был данью памяти Маргерит. Музыкальный язык Джулии их совершенно не тронул. С таким же успехом он мог быть греческим, сербским или марсианским.
Огорченная, она спросила их:
— Расскажите, что случилось в день моего дебюта.
— Что? — Она услышала удивление в голосе Крейтона.
— Я не уверен, что понял, — сказал Дэвид.
— Вы ведь все были здесь, не так ли? — настаивала она. — Я вышла на сцену в восемь часов. Программа закончилась в десять. Что случилось потом?
Крейтон прочистил горло. Своим судейским голосом он осторожно сказал:
— Конечно, дорогая. Ну, там были все эти люди, которые пришли за кулисы. Когда ты поприветствовала их, мы пошли к лимузинам, помнишь? Затем приехали сюда. Праздновали. Поздно поужинали. Шампанское. Никто не думал, что ты так талантлива...
— Только потому, что она никогда раньше не давала настоящего концерта, — поправил его Дэвид.
«Только потому, что никто из вас не удосужился раньше сходить на мои концерты», — подумала Джулия. Редмонды любили тех, кто побеждает по-крупному. Теперь они «любили» ее, хотя и не понимали того, что она делает, а поскольку они не видели пользы в музыке, им совсем не интересно было узнать ее ближе.
Крейтон добавил:
— Кажется, Дэниэл Остриан сделал тебе подарок. Он обычно делал подарки по таким поводам. Кольцо. Одно из колец его жены...
— С александритом, — согласился Дэвид. — Сейчас оно, наверно, стоит сто тысяч.
Крейтон продолжил:
— ...так что мы задержались. Конечно, утром мы узнали о двойной трагедии — твоей слепоте и гибели Джонатана в аварии.
Джулия кивнула. В горле першило от близких слез.
— Была ли в ту ночь ссора?
— Ссора? — Крейтон удивился, на мгновение задумался и заговорил медленно и осторожно: — Никакой ссоры не было. Все прекрасно провели время, насколько я помню. Оживленные разговоры. Как всегда, хорошая еда и выпивка.
Она почувствовала в своем старшем дяде что-то странное. Джулия давно научилась различать нюансы тональности речи говорящих, слышать паузу и тишину, обращать внимание на подбор слов. Иногда слова несли простые истины, иногда за их простотой пряталась неумышленная ложь. Сейчас ей особенно не хватало зрения, она могла бы увидеть на лице дяди что-то, что проявило бы истинный смысл его слов. Она вспомнила бабника-итальянца, чья двуличность могла бы ее обмануть, но тогда глаза помогли ей во всем разобраться.
Она услышала, как Дэвид барабанит пальцами по столу.
— Может быть, ты думаешь о смерти отца, Джулия. Помнишь, он отвез Дэниэла в Саутгемптон и один возвращался в Арбор-Нолл около четырех... или пяти часов утра, когда все это произошло. Ужас.
Дэниэл Остриан был отцом Джонатана Остриана и дедом Джулии.
Брайс быстро подтвердил:
— Да, так оно и было. Не зацикливайся на этом. У тебя и так было достаточно горя. Отбрось эти мысли.
— И тебе пока совершенно не нужно возвращаться в город, — продолжал Крейтон рассудительным тоном. — Я распорядился доставить твой «Стейнвей» сюда, чтобы ты могла заниматься на нем. Большой коттедж заняла секретная служба. Ты можешь поселиться в маленьком. Там мы и поставим тебе рояль. Или расположись в нескольких комнатах здесь, в большом доме. Можешь поселиться, где хочешь, — добавил он великодушно. — Отказов мы не принимаем.
По голосу она поняла, что он улыбается своей обаятельной улыбкой.
— Тебе ведь нужна забота. Не так ли Дэвид?
— Совершенно согласен, — подтвердил Дэвид.
— Тебе тут будет спокойно, Джулия. У тебя будет компания. И рядом люди, которые помогут тебе освоиться, — добавил Брайс.
Но никто не помог ей вспомнить, что же произошло в вечер ее дебюта, что могло вызвать ее слепоту и что могло бы восстановить ей зрение каким-то иным способом, если он существовал. Перед внутренним взором стояло лицо матери и ее искрящаяся радость. Потом она видела женщину с пистолетом, выстрел. Удар пули швырнул мать на сиденье. Жуткие фонтаны крови. Разрывающие сердце звуки удушья, когда она пыталась вдохнуть воздух, но вместо этого захлебывалась собственной кровью.
Ее мать умерла мучительной смертью, зная, что надежды нет. А Джулия не могла ей помочь, потому что ослепла. Теперь ей нужно было вернуть зрение, чтобы найти убийцу.
Она подумала о большой квартире на Парк-авеню и представила себе, как пустота будет эхом отзываться в ее комнатах. Сначала отец, потом мать. Оба погибли. Ни братьев, ни сестер, ни мужа, ни детей — она была совершенно одна, если не считать Редмондов. И Ориона Граполиса. Орион был психологом и жил в том же доме, что и она. Когда бы она или мать ни оказывались в городе, Граполис с женой заходили, чтобы выпить и неспешно побеседовать. Он ей очень нравился. Свой терапевтический метод он называл естественным гипнозом. Она решила проконсультироваться с ним по поводу конверсивного нарушения. Вначале у нее был хороший психиатр, а потом она потеряла веру во всяких докторов. Но теперь?..