И без того бледное лицо Драгана сделалось еще бледнее.
– Да-да, именно. К голове вашей любовницы, стриптизерши из «Секси-клуба», что расположен на улице Тринадцатого Сентября. Это не единственная ваша любовница, но с ней вы поддерживаете отношения уже несколько лет, так что, наверное, испытываете к ней хоть какие-то теплые чувства. Мой товарищ ждет моего звонка. Если я не позвоню ему в ближайшие... – Брайсон снова взглянул на часы, – шесть, нет, уже пять минут, то он, как ему приказано, всадит этой женщине пулю в голову. Как я уже сказал, вам сейчас остается лишь надеяться, что наши мобильники – мой и моего товарища, – вполне исправны.
Драган насмешливо фыркнул, но Брайсон заметил в его глазах беспокойство.
– Вы можете спасти ей жизнь, если прямо сейчас отмените приказ об уничтожении семьи Петреску. Или можете ничего не делать, и тогда она умрет – и ее кровь будет на ваших руках. Если у вас нет мобильного телефона, воспользуйтесь моим. Только постарайтесь не посадить батарейку, если хотите, чтобы я имел возможность связаться с моим товарищем.
Драган приложился к кружке с пивом, старательно напуская на себя беспечный вид.
Но он не произнес ни единого слова. Четыре минуты пролетели быстро.
Когда до назначенного срока осталась одна минута Брайсон позвонил на улицу Победы.
– Нет, – сказал он, когда на том конце подняли трубку. – Драган отказывается отменить свой приказ. А потому, видимо, тебе придется действовать по намеченному плану. Но окажи мне любезность, передай трубку Думитре – может, ее мольбы тронут каменное сердце любовника.
Брайсон подождал, пока в трубке не раздастся исполненный отчаяния женский голос, и передал телефон Драгану.
Драган взял телефон, бросил резкое «алло». Пронзительные мольбы женщины были слышны даже Брайсону, хоть он и сидел на другом конце стола. Лицо Драгана исказилось, но он ничего не сказал. Он явно узнал голос Думитры и понял, что это не мистификация.
– Время истекло, – произнес Брайсон, в последний раз взглянув на часы.
Драган покачал головой.
– Вы подкупили эту суку, – сказал он. – Уж не знаю, сколько вы ей заплатили, чтобы она разыграла этот фарс, но уверен, что немного.
Из трубки донесся грохот выстрела – Брайсон услышал его с расстояния четырех футов. За ним тут же последовал сдавленный вопль. Потом еще один выстрел – и тишина.
– Она действительно такая хорошая актриса? Или нет? – Брайсон поднялся и забрал свой телефон. – Ваше упрямство и скептицизм стоили жизни вашей женщине. Ваши люди доложат вам о произошедшем. Или можете сами съездить к ней на квартиру и посмотреть лично – если, конечно, у вас хватит сил.
Брайсон чувствовал, что его подташнивает. Он внушал себе ужас и отвращение. Но он знал, что у него не было другого способа доказать серьезность своих намерений.
– На этом листке записаны сорок шесть имен. Каждый день мы будем убивать одного из этих людей – и так до тех пор, пока вся ваша семья не погибнет. У вас есть лишь один способ остановить это – отменить приказ о преследовании семьи Петреску. И позвольте еще раз вам напомнить: если с кем-либо из членов этой семьи хоть что-нибудь случится, вашу семью ликвидируют. Всю одновременно.
Брайсон развернулся и вышел из погребка. Он никогда больше не видел Раду Драгана.
Но буквально через час пришло сообщение, что семье Петреску больше ничего не грозит.
Брайсон не стал ничего об этом говорить ни Елене, ни Теду Уоллеру. Когда он вернулся домой несколько дней спустя, Елена поинтересовалась, как прошло путешествие в Барселону. Обычно они четко отделяли жизнь от работы и старались не спрашивать друг у друга, кто из них чем занимался. Елена никогда прежде не расспрашивала Брайсона о его поездках. Но на этот раз, расспрашивая мужа о Барселоне – слишком подробно расспрашивая, – она внимательно вглядывалась в его лицо. Ник лгал легко и непринужденно. Она что, ревнует? Подозревает, что он уезжал погулять с любовницей по Лас-Рамблас? Брайсон впервые столкнулся с подобным проявлением ревности со стороны Елены, и это заставило его еще сильнее сожалеть о том, что он не может сказать ей правду.
Но знал ли правду он сам?
* * *
– Я ничего не знаю о тебе, – сказал Брайсон, вставая с кровати и пересаживаясь на диван. – Не считая той подробности, что за последние двенадцать часов ты несколько раз спасла мне жизнь.
– Тебе нужно немного отдохнуть, – отозвалась Лейла. Она была одета в серые лосины и свободную, чересчур большую для нее мужскую рубашку, которая скорее подчеркивала, чем скрывала, выпуклости ее грудей. Поскольку сейчас Лейле нечем было занять руки – вся работа уже была переделана, – женщина просто уселась на край кровати, скрестила длинные крепкие ноги и сложила руки на груди. – Мы можем поговорить утром.
Брайсон почувствовал, что она пытается уйти от ответа, и решил настоять на своем.
– Ты работаешь на Моссад, но при этом ты – Уроженка долины Бекаа и говоришь с арабским акцентом. Ты израильтянка? Или ливанка?
Уставившись в пол, Лейла тихо ответила:
– Ни то, ни другое. И то, и другое. Мой отец был евреем. Мать – ливанка.
– Твой отец умер.
Лейла кивнула.
– Он был спортсменом. Спортсменом высокого класса. Его убили палестинские террористы во время Олимпийских игр в Мюнхене.
Брайсон кивнул.
– Это было в 1972 году. Ты, наверно, была тогда совсем еще малышкой.
Женщина упорно продолжала смотреть вниз. Лицо ее запылало.
– Мне было чуть больше двух лет.
– Ты никогда не знала его.
Лейла вскинула голову. Ее карие глаза полыхнули огнем.
– Мать сделала так, что для меня он всегда был живым. Она постоянно рассказывала об отце, показывала его фотографии.
– Должно быть, ты выросла с ненавистью к палестинцам.
– Нет. Палестинцы – добрый народ. Они лишены своего места, своего дома, своего государства. Я презираю фанатиков, которые, не задумываясь, убивают ни в чем не повинных людей ради каких-то возвышенных идеалов. Будь это «Черный сентябрь» или «Фракция Красной армии», евреи или арабы – без разницы. Я ненавижу фанатиков всех мастей. Едва расставшись с подростковым возрастом, я вышла замуж за солдата израильской армии. Мы с Аароном очень любили друг друга, как можно любить лишь в юности. Когда его убили в Ливане, я решила пойти работать на Моссад. Чтобы бороться с фанатиками.
– А тебе не кажется, что работники Моссада – это еще одна шайка фанатиков?
– Многие – да. Но не все. А поскольку я работаю на них по найму, я могу позволить себе выбирать задания. Так я могу быть уверена, что работаю на пользу того дела, в которое верю. Многие задания я просто отклонила.
– Они, должно быть, очень высоко тебя ценят, если предоставляют тебе такую свободу.