Кастон задал Эмблеру несколько сухих, протокольных вопросов относительно того, чем тот занимался после Пэрриш-Айленда, и получил такие же сухие, протокольные ответы.
— Весьма необычное... состояние, — заметил Кастон. — Я говорю о вас. Вас как будто стерли. Человек, наделенный способностью сочувствовать, сказал бы, наверное, что вы испытали эмоциональное потрясение. Что-то вроде весьма необычного кризиса самоидентификации.
— Кризис самоидентификации? — усмехнулся Эмблер. — Перестаньте. Когда какой-нибудь программист забирается в глиняную хижину где-нибудь в Нью-Мексико и запоем читает Карлоса Кастанеду — вот это кризис самоидентификации. Когда директор компании из списка «Форчун 500» бросает работу и начинает продавать вегетарианские оладьи — это кризис самоидентификации. У нас кое-что другое, согласны?
Кастон неуверенно пожал плечами.
— Послушайте, в последние дни я только тем и занимался, что собирал информацию. Я знаю, чем вы занимались в Подразделении политической стабильности. По крайней мере, у меня есть ваш послужной список. — Он протянул Эмблеру несколько сколотых скрепкой страничек.
Оперативник пролистал их со странным чувством: пот, кровь и слезы его трудов трансформировались в сухие выводы, малопонятные аббревиатуры и усеченные формулировки. Его наполнило гнетущее ощущение пустоты. Двадцать лет жизни были отданы делу, о котором подавляющее большинство граждан не имели ни малейшего представления. Тайный героизм и полная безвестность. Как и многие другие, он купился на обещание: «Деяния ваши, пусть и скрытые, могут изменить мир. Вы — невидимая рука истории».
А если это все иллюзия? А если жизнь в тени — жизнь, ради которой пришлось пожертвовать тесными человеческими узами, тем, что и составляет смысл жизни, — прошла впустую, бесполезно, без каких-либо реально значимых последствий?
Кастон перехватил его взгляд.
— Сосредоточьтесь, хорошо? Если заметите что-то сомнительное, дайте мне знать.
Эмблер кивнул.
— Итак, профиль вырисовывается довольно ясно: вы обладаете необычайной способностью к «аффективной инференции». То есть можете распознавать малейшие проявления эмоциональности. Вас называют «живым полиграфом». Это повышает вашу ценность как оперативного агента. Вы начинаете карьеру в Отделе консульских операций и вскоре переходите в Подразделение политической стабилизации. Занимаетесь самыми разными делами. Вас используют везде, где считают нужным. — Кастон даже не пытался скрыть неприязни. — Потом вы получаете задание на Тайване. Отправляетесь в Чжаньхуа. Успешно его выполняете, если судить по имеющимся отчетам. И после этого исчезаете. Почему? Что случилось?
Не сводя с Кастона глаз, Эмблер коротко рассказал ему свою историю.
Некоторое время Кастон молчал, но взгляд его становился все жестче.
— Расскажите подробно, что именно случилось в тот вечер, когда вас забрали. Все, что вы сказали... все, что вам сказали... Постарайтесь вспомнить все... и всех, кого видели.
— Извините, но я не могу. — Голос дрогнул. — Не помню. Лорел говорит, что это последствие ретроградной амнезии.
— И все равно это должно быть где-то в голове. Разве не так?
— Не знаю. В какой-то момент жизнь как будто оборвалась... остались только клочки.
— Потерянный уик-энд.
— Только в другом масштабе.
— Может, вы просто не очень стараетесь, — проворчал аудитор.
— Черт бы вас побрал, Кастон! Я потерял два года жизни. Два года кто-то копался в моей голове. Два года отчаяния. Два года безнадежности.
Кастон прищурился.
— Получается шесть лет.
— Вот что, если когда-нибудь надумаете кому-то помочь, не надо, ладно? Вы понятия не имеете, через что я прошел...
— Вы тоже. Именно это я и стараюсь выяснить. Так что поберегите нытье для тех, кто притворяется, что им есть до вас дело.
— Вы не понимаете. Я пытаюсь вспомнить, но там ничего. Ясно вам? Ничего. Картинки нет — пустой экран. Только «снег». — На него вдруг накатила волна усталости. Полного изнеможения. Не было сил разговаривать. Не было сил думать.
Эмблер поднялся, лег на кровать и уставился в потолок.
Кастон хмыкнул.
— К черту картинку. Начнем с мелких деталей. Как вы возвращались с Тайваня?
— Понятия не имею.
— Каким видом транспорта?
— Будьте вы прокляты, я же сказал, что не помню! — взорвался Эмблер.
В висках запульсировала боль. Он приказал себе успокоиться, восстановить нормальный ритм дыхания.
— Проваливайте... слышите?
— Каким видом транспорта? — упрямо повторил Кастон. В голосе его не было и нотки сочувствия, только раздражение.
— Очевидно, я улетел.
— Значит, какое-то представление у вас все же есть. Возьмите себя в руки и перестаньте хныкать. Откуда именно вы вылетели?
Эмблер пожал плечами.
— Наверное, из аэропорта имени Чан Кайши. Это возле Тайбея.
— Каким рейсом?
— Я не... — Эмблер прищурился и вдруг услышал собственный голос. — «Кэтей Пасифик».
— Хм, коммерческий рейс. — Кастон не выразил удивления. — Коммерческий рейс. Двенадцать часов. Вы пили на борту?
— Должно быть.
— Что бы вы выпили сейчас?
— "Уайлд терки", наверное.
Кастон поднял трубку телефона и набрал номер обслуживания. Через пять минут в дверь постучали.
Аудитор плеснул виски в стакан и протянул Эмблеру.
— Выпейте и расслабьтесь, — строго, сведя брови к переносице, приказал он. Бухгалтер исчез — вместо него появился бармен из ада.
— Я не пью, — запротестовал Эмблер.
— С каких пор?
— С...
— С тех самых, как попали на Пэрриш-Айленд. Пили раньше, выпьете и сейчас. До дна!
— Но зачем?
— Научный эксперимент. Пейте.
Эмблер выпил. Бурбон слегка обжег горло. Эйфории он не почувствовал — только легкое головокружение и тошноту.
Кастон налил еще на два пальца. Эмблер снова выпил.
— Когда вы прилетели? — продолжил допрос безжалостный счетовод. — Утром или вечером?
— Утром. — В животе как будто заворочался угорь. Память возвращалась, словно из другого измерения. Он не мог ее вызвать, она еще не подчинялась ему, однако же возвращалась.
— По возвращении вы отчитывались перед контролером?
Эмблер замер — конечно, он должен был отчитаться.
— Следующий вопрос, — неумолимо давил Кастон. Он как будто составил перечень вопросов и теперь шел по списку, ставя рядом с каждым пунктом галочку. — Кто такой Транзьенс?