– Фонд имеет абсолютно безупречную репутацию, – через какое-то время нарушил молчание Линвилл. – В качестве члена попечительского совета вы возложите на себя часть ответственности следить за тем, чтобы так продолжалось и в будущем. Если вы считаете себя готовой к этому.
– А можно ли вообще быть к этому готовым?
– То, что вы одна из Банкрофтов, – это уже хорошее начало. – Бросив на Андреа взгляд поверх узких очков, адвокат едва заметно усмехнулся.
– Одна из Банкрофтов, – рассеянно повторила молодая женщина.
Линвилл протянул ручку. Значит, он пришел не только для того, чтобы объяснять; он пришел для того, чтобы получить ее подпись. В трех экземплярах. «Ответьте „да“.
После того как адвокат ушел, аккуратно сложив подписанные документы в чемоданчик, Андреа, помимо воли, принялась расхаживать по комнате, опьяненная радостью, к которой примешивалась тревога. Она только что получила немыслимый приз, однако чувствовала себя как-то странно опустошенной. Но в этой нелогичности была своя логика: ее жизнь – та жизнь, которую она знала, которую сформировала с таким трудом, теперь круто переменилась, и это не могло не вызывать чувство потери.
Андреа снова порывисто обвела взглядом гостиную. Дешевую кушетку из «Икеи» она замаскировала, застелив ее красивым покрывалом. Покрывало выглядело шикарно, хотя она и купила его за бесценок на «блошином рынке». Кофейный столик из сетевого универмага с виду стоил вдвое больше того, сколько она за него заплатила. Ну а плетеная мебель – что ж, такую можно увидеть и в роскошных особняках Новой Англии, разве не так?
И можно не переживать по поводу того, какими глазами смотрел на все это Хорейс Линвилл. Какими глазами теперь посмотрит на свою квартиру она сама? В свое время Андреа пыталась уверить себя, что пытается создать у себя дома обстановку шикарных лохмотьев. Но, если взглянуть на все непредвзято, быть может, ей удались лишь лохмотья? Двенадцать миллионов долларов. Еще сегодня утром у нее на счету в сберегательном банке было всего три тысячи. С точки зрения профессионального финансиста – объем сделки купли-продажи, заключенной каким-нибудь фондом, стоимость предполагаемого договора, размер займа в конвертируемых долговых расписках, – двенадцать миллионов выглядели не такой уж и крупной суммой. Но иметь эти огромные деньжищи на своем банковском счету? Это не поддавалось осмыслению. Андреа даже не смогла произнести это число вслух. Когда она попыталась это сделать в разговоре с Хорейсом Линвиллом, ее начал душить глуповатый смешок, и ей пришлось его подавить, изобразив приступ кашля. Двенадцать миллионов долларов. Эта сумма вертелась у нее в голове, подобно навязчивым словам популярной песни, и Андреа ничего не могла с собой поделать.
Всего несколько часов назад источником удовлетворения была мысль о том, что ее годовое жалованье составляет восемьдесят тысяч долларов, – и надежды на то, что вскоре эта величина может начать исчисляться шестизначным числом. Ну а теперь? Молодая женщина не могла постичь умом эту огромную сумму. Ей не было места в маленьком личном мирке Андреа Банкрофт. У нее в памяти всплыла услышанная непонятно где цифра: численность всего населения Шотландии составляет около пяти милионов. Она может – одна из глупых мыслей, которые носились у нее в сознании словно мухи, – подарить по паре коробок изюма всем до одного жителям Шотландии.
У Андреа из головы не выходило то, как оцепенела она, когда Линвилл вложил ей в руку дорогую перьевую ручку. Прошло какое-то время, прежде чем она смогла вывести чернилами свою фамилию под документами. Почему это оказалось так непросто?
Молодая женщина продолжала расхаживать по комнате, бесчувственная к окружающему, возбужденная и на удивление взволнованная. Почему ей было так трудно ответить согласием? К ней снова вернулись слова Линвилла: «одна из Банкрофтов…»
А она потратила всю свою жизнь как раз на то, чтобы не быть ею. Из чего ни в коем случае не следует, что отречение требовало от нее больших усилий. Ее мать, порвав отношения с Рейнольдсом Банкрофтом после семи лет замужества, оказалась не просто матерью-одиночкой, воспитывающей маленькую девочку, но и изгоем. Ее ведь предупреждали, разве не так? В брачном контракте, составленном по настоянию адвокатов семьи, было четко прописано, что, как инициатор бракоразводного процесса, она не может рассчитывать абсолютно ни на что. И это соглашение строго соблюдалось не только из принципа, но и, как однажды мрачно высказала предположение мать Андреа, в качестве назидания другим. Благополучие молодой женщины и ее дочери кланом Банкрофтов в расчет не принималось. Но тем не менее разведенная не испытывала никаких сожалений.
Брак с Рейнольдсом Банкрофтом оказался не просто несчастным; дело было хуже: он отравлял ее жизнь. Лора Пэрри, уроженка небольшого городка, внешностью могла сравниться с первыми красавицами крупного мегаполиса, однако красота ее так и не принесла обещанного счастья. Молодой хлыщ, ухаживавший за ней, сразу же после свадьбы скис, посчитав, что его обманули, заманили в западню, словно беременность и была той самой ловушкой. Он стал холодным, раздражительным, а затем и вовсе начал постоянно оскорблять свою молодую жену. В своей малышке дочери Рейнольдс Банкрофт видел лишь помеху, к тому же издающую много шума. Он запил, и Лора тоже пристрастилась к спиртному, сначала в тщетной попытке найти хоть какие-то точки соприкосновения с мужем, а затем так же тщетно стремясь защитить себя. «Одни плоды на виноградной лозе вызревают, – говорила мать маленькой Андреа. – Другие просто засыхают».
Однако, как правило, она просто предпочитала не обсуждать эту тему. Прошло совсем немного времени, и воспоминания Андреа об отце стали затягиваться туманом. Возможно, Рейнольдс Банкрофт, племянник патриарха семейства, был паршивой овцой, но когда его родственники сомкнули ряды, отторгая чужачку, Лора возненавидела весь клан.
Из преданности матери Андреа всегда стремилась соответствовать высоким стандартам Банкрофтов, не будучи при этом одной из них. Еще в старшей школе в окрестностях Хартфорда, а затем все чаще в колледже кто-нибудь поднимал брови, услышав ее фамилию, и спрашивал, имеет ли она отношение к «тем самым Банкрофтам». Андреа всегда это отрицала. «Никакого, – говорила она. – Абсолютно никакого». Впрочем, это действительно было очень близко к правде, и Андреа считала предательством любые претензии на то богатство, от которого отказалась ее мать. «Драгоценный яд» – так называла его Лора, подразумевая право, принадлежавшее ее дочери по рождению. Подразумевая деньги. Уйдя от Рейнольдса, она ушла от образа жизни, от мира роскоши и изобилия. Как отнеслась бы мать к решению Андреа? К троекратной подписи под договором? К этому «да»?
Андреа покачала головой, одергивая себя. Между этими двумя решениями нельзя ставить знак равенства. Ее мать вынуждена была бежать от несчастливого замужества, чтобы не потерять свою душу. Быть может, теперь судьба как-то расплачивалась с ней, возвращая следующему поколению то, что было отобрано у предыдущего. Быть может, это поможет ей обрести свою душу.
Кроме того, хоть Рейнольдс Банкрофт и был тем еще сукиным сыном, сам фонд Банкрофта, несомненно, это что-то очень-очень хорошее. Ну а что можно сказать о прародителе фонда, его стратеге и главе: разве он также не один из Банкрофтов? Как он ни боролся с шумихой, поднятой средствами массовой информации, факты оставались фактами. Поль Банкрофт – не просто великий филантроп; он является одним из величайших умов послевоенной Америки – в прошлом изгой академического сообщества, крупнейший теоретик человеческой морали, человек, которому действительно удалось воплотить высокие принципы в жизнь. Клан, в чьих рядах состоит Поль Банкрофт, имеет все основания гордиться. И если именно под этим понимается «быть настоящим Банкрофтом», нужно стремиться к тому, чтобы оказаться достойной этого.