«Когда это произошло?» – спросила семнадцатилетняя Андреа. Около двадцати минут назад, объяснил полицейский. Нет, возразила Андреа, это произошло раньше – мне звонили по меньшей мере полчаса назад.
Полицейский как-то странно посмотрел на нее. Больше Андреа практически ничего не помнила, потому что остальное было смыто океаном горя.
Надо будет рассказать обо всем Полю Банкрофту. Андреа приняла решение обязательно поговорить с ним. А что, если ему уже все известно? Что, если ему известно гораздо больше, чем он показывает? У нее начинала раскалываться голова.
Проезжая по Старой почтовой дороге, Андреа включила стеклоочиститель. До нее не сразу дошло, что дождя нет, а взор ей затуманивают навернувшиеся на глаза слезы.
«Андреа, так ты только отдаляешься от правды», – строго отчитала себя она. Однако другой голос, тихий, вкрадчивый, возразил: «А может быть, Андреа, ты, наоборот, приближаешься к правде. Может быть, ты к ней приближаешься».
…Ловкие пальцы проворно летали по компьютерной клавиатуре. Эти пальцы знали, какую клавишу нажать; сложные последовательности команд они набирали четко и быстро. Стремительная дробь приглушенных щелчков – и готово сообщение для электронной почты. Еще несколько ударов по клавишам – и сообщение зашифровано, затем отослано на анонимный сервер где-нибудь на Багамских островах, очищено от всех идентификационных кодов, расшифровано и, наконец, переправлено конечному получателю, чей адрес имеет префикс ussenate.gov. [32] Меньше чем через минуту в кабинете одного из сенаторов запищал компьютер. Сообщение поступило адресату, подписанное одним словом.
«Генезис».
Затем были отправлены другие сообщения, разосланы другие инструкции. Цифровые последовательности переводили деньги с одного номерного счета на другой, двигали рычагами, которые, в свою очередь, воздействовали на другие рычаги; дергали за ниточки, которые сами дергали за другие ниточки.
Генезис. Для одних это кодовое имя действительно означало начало. Для других оно означало начало конца.
У Тома Митчелла ныло все тело. Так он чувствовал себя или после напряженных физических упражнений, от чего он уже давно успел отвыкнуть, или после обильного возлияния спиртного. Физических упражнений не было. Далее методом исключения, так? Протерев глаза, Том посмотрел на мусорное ведро рядом с мойкой. Оно было доверху забито пустыми банками из-под пива – «жестянками», как называют их его друзья-австралийцы. Сколько же ящиков он вчера опорожнил? При одной мысли об этом у него разболелась голова. Том перестал думать о вчерашнем, но это не помогло: голова продолжала раскалываться.
Потянуло сквозняком, и с грохотом хлопнула дверь. «Как шоковая граната», – подумал Том. В комнату влетела оса, а ему показалось, у него над головой кружит истребитель времен Второй мировой войны. А когда какое-то время тому назад зазвонил телефон, звонок прозвучал сиреной воздушной тревоги.
Впрочем, наверное, в каком-то смысле это действительно была сирена воздушной тревоги. Позвонил Кастор, и не для того чтобы одолжить пакетик сахара. Не важно. Он не из тех, кому отказывают в просьбе, и Том Митчелл – когда он еще был на оперативной работе, его звали Красным Навахо, – рассудил, что ему следует радоваться возможности отплатить долг. С Ищейкой шутки плохи, это точно. Потому что у Ищейки есть зубы, и укус ее гораздо страшнее лая.
В любом случае, безмятежная идиллия жизни в Нью-Гемпшире все равно убивала Тома. Он просто не создан для спокойной и тихой жизни – и все тут. И нечего надеяться, что выпивка принесет ему то восторженное возбуждение, которым была наполнена его прошлая жизнь.
Это местечко нашла Шейла. Каркасно-брусовый дом, что бы это ни означало, черт побери. Под паркетной доской – широкие деревянные половицы; Шейла вопила от радости так, словно она раскопала гробницу Тутанхамона. А чуть дальше по дороге – убогие щитовые домишки, полуразвалившиеся хибары и трупы сбитых машинами енотов, с облачками мух над каждым. Но за домом достаточно места, чтобы время от времени снимать со стены «Люгер» с оптическим прицелом и стрелять в лесу белок – олицетворявших для Тома вьетконговцев [33] семейства грызунов. Кормушки для птиц предназначались исключительно представителям пернатого царства: древесная крыса, дерзнувшая посягнуть на угощение, рисковала своей жизнью.
Но не в этом заключалась самая трудная сторона «простой жизни». Тридцать лет скитаний по всему земному шару на службе Соединенных Штатов, черт бы ее побрал, Америки – в том числе по целому месяцу даже без радиосвязи, – и Шейла преданно ждала его. Тридцать лет – если совсем точно, тридцать один с половиной. И жена стойко перенесла все это. Она радовалась, когда он возвращался домой, и старательно скрывала огорчение, когда ему приходилось снова уезжать. И вот наконец расплата за все долгие годы терпения: Шейла получила мужа насовсем, в свое полное распоряжение, как и должно быть, так? Они перебрались в собственный домик в сельской глуши, о чем всегда мечтали. Несколько акров зелени, приобретенные почти без долгов. Долгожданный рай, если только летом не обращать внимания на полчища мух.
Шейла вытерпела это чуть больше года. На большее ее не хватило. Вероятно, за это время она видела мужа больше, чем за три предыдущих десятилетия. В чем, по всей видимости, и заключалась главная беда.
Она попыталась все объяснить. Сказала, что так и не смогла привыкнуть делить свое ложе. Она много чего говорила. Восемь акров девственной природы Нью-Гемпшира – а Шейла жаловалась, что ей необходимо свое собственное место. Оба не отличались многословием, но они много проговорили в тот день, когда Шейла уехала в Чапел-Хилл к сестре, подыскавшей ей квартиру в кондоминиуме. Она сказала: «Мне скучно». А он только и смог предложить: «Мы можем провести в дом кабельное телевидение».
Том никак не мог забыть тот взгляд, который после этих слов бросила на него Шейла. В основном проникнутый жалостью. В нем не было гнева, а только разочарование: так смотрят на надоевшую старую собаку, нагадившую дома. С тех пор Шейла звонила ему раз в неделю и разговаривала с ним, словно нянька. Она вела себя как ответственный взрослый человек, проверяющий, что с ребенком все в порядке, что он не впутался ни в какую беду. Сказать по правде, Том чувствовал себя машиной, ржавеющей на подложенных вместо снятых колес шлакоблоках. Картина, распространенная в этих краях.
Достав из кофеварки кувшин, Том наполнил кружку с надписью, которая когда-то казалась ему очень смешной: «С таким телом я не кажусь жирной?» Затем бухнул туда чайную ложку с горкой сахара. Можно ведь не беспокоиться о том, что Шейла бросит на него неодобрительный взгляд, так? Теперь он может сыпать столько сахару, сколько душе угодно. Как гласит девиз штата: «Живи свободным или умри!»
Двигатель пикапа «Додж» завелся легко, но через два часа езды по шоссе кофе превратился в мочу и желудочный сок. Первая проблема была решена двумя остановками на площадках для отдыха; со второй справилась упаковка жевательных таблеток «Тамс». Правда, к этому времени протестующе разнылась задница: вероятно, это было как-то связано с пружинами сиденья. Надо раздобыть специальную подушечку, какими пользуются водители-дальнобойщики, страдающие геморроем.