* * *
Три года и три месяца спустя после появления Сендзина в Дзудзи старейшины бросали руны. Был у них такой древний ритуал, восходящий чуть ли не к неолиту, и длился он целую неделю. Это была неделя песнопений, заклинаний, в которых Сендзин видел ритуал наращения энергии на мембране кокоро. От всего этого в ушах Сендзина энергия пела да немой крик, и о сне не могло быть и речи. Каждый жест, каждый вздох был направлен на кокоро.
В конце недели старейшины собрались в центре одного из храмов, построенного в горах. Женщины развели огромный костер и постоянно следили за ним. Сквозь отверстие в потолке Сендзин мог видеть звезды.
Старейшины трудились, выцарапывая рунические письмена на внутренней части больших осколков панциря черепахи. Сендзин вспомнил рассказ Речника о том, как Со-Пенг и Цзяо Сиа в детстве воровали и ели черепашьи яйца на берегу Рантауабанга.
Эти письмена представляли собой вопросы, касающиеся будущего. Когда руны были готовы, их бросили в костер: это было традиционное завершение ритуала. Песнопения росли и росли крещендо, а потом, начали затихать.
Потом женщины стали доставать черепки из огня, а старейшины — читать будущее по линиям трещин, образовавшихся от огня.
Мубао получил свой черепок и дал знак Сендзину приблизиться. Когда он уселся на корточки рядом с сэнсэем, тот сказал: — Это твое будущее.
Сендзин посмотрел на законченный обломок черепашьего панциря и не увидел ничего, кроме целой сети трещин, перечертивших руническую надпись. — Что она мне предсказывает?
— Потоп, поток, ярость освобожденной энергии, — ответил Мубао протяжно. — А после потопа — ксин, — ксином тандзяны называют, сердце всего сущего, кокоро.
У Сендзина забилось сердце.
— Так, значит, это меня ждет?
Мубао кивнул: — Частично, — Он потер своим заскорузлым пальцем черепок. — А потом смерть. От ее поступи будет разноситься эхо, которое поведет к новым смертям. Смерть за смертью.
Палец Мубао остановился на одной из точек на черепке. Подняв глаза на Сендзина, он сказал:
— А теперь ты должен уходить. Наше время истекло.
Сендзину было не жаль покидать Дзудзи. За последнее время учение ему порядком надоело. Он впитал в себя все, чему Мубао и другие старейшины могли научить его. В глубине души, в своем личном кокоро, он бы хотел их самих кое-чему поучить. Всей правды у них не было, а у него, у Сендзина, она была. После того, как Мубао бросил на него руну и произнес свой приговор, Сендзин понял, что они все равно не поймут его, даже если он скажет им свою полную правду, которая заключается в том, что правды нет.
Нельзя сказать, что все, чему они учили его, было глупо или бесполезно. Совсем напротив. Обе версии Тао-Тао, которыми он теперь владел, показали Сендзину жизнь как она есть.
Нет в ней правды; нет в ней ничего святого. А значит, нет и Закона.
Так двадцатилетний Сендзин вернулся в Японию дорокудзаем. И, чтобы претворить в жизнь свою философию, а одновременно удовлетворить свое чувство юмора, поступил на работу в полицию города Токио.
Он не вернулся в Асамские горы, где его терпеливо, как ждут смерть, ждали Аха-сан и Речник. Он не вернулся в Асамские горы, где, как он думал, ждала Шизей. Шизей его там не ждала: она была в Токио, где они и встретились в один прекрасный вечер в Гиндзе, где гигантские неоновые буквы рекламы, как иконы новой религии, возвещали начало новой эры — эры «Сони», «Тошиба», «Мацусита».
Они сошлись посреди мигающих, вспыхивающих зеленым и красным джунглей, и кольца их аур переплелись вместе, как тогда, в детстве.
Радость встречи была велика, хотя никто со стороны этою не подумал бы. Они стояли друг против друга без всякого выражения на лице: их общение было полностью интернированным, если так можно выразиться. И они все простили друг другу.
Или так только казалось Шизей.
Сендзин переехал на новую квартиру в самой престижной части города, огромную, полную дорогой импортной мебели с роскошной белоснежной обивкой. Возвращаясь с работы в первый день после их воссоединения, Сендзин заметил три огромных плаката с портретом Шизей. Он видел ее, и на телеэкране, поющей перед гигантской толпой орущих подростков.
— Я — таленто, — объяснила Шизей, — и на сегодняшний день самая популярная таленто в Японии.
Поскольку Сендзина не было в Японии более трех лет, он не знал этого термина.
— Я своего рода звезда телеэкрана, — объяснила Шизей. — Немного пою, немного танцую, немного конферирую, немного рекламирую для различных крупных корпораций. Выступаю с концертами, собираюсь снять свою собственную телевизионную мыльную оперу. На все руки от скуки. Живой выставочный экспонат, который показывают публике для лицезрения и обожания.
— И ты это любишь? — спросил Сендзин, уставившись, как зачарованный, в телеящик. На экране была Шизей, вся в голубых и золотых тонах. Она шла по сцене, словно ласкаемая нацеленными на нее телекамерами. Директор студии наверняка в нее влюблен, подумал он.
— Это они меня любят, — ответила Шизей. — Публика, коллеги, телевизионщики, пресса, начальство. ОСОБЕННО начальство. Ну, и я их люблю. — Потом ее лицо немного погрустнело. — Хотя это все и, замечательно, но я знаю, что долго это не продлится. Таленто положено быть молодыми, свежими, целомудренными. Мой самый злостный враг — это время.
Каждый хотел знать все, что произошло с другим за эти, три с лишним года, когда они были разлучены. Самое главное — то, что касается структуры их энергетической массы, — они почувствовали сразу же при встрече. Остальное нуждалось в словесном выражении которое шло поначалу не очень гладко: оба чувствовали какую-то застенчивость, как молодожены, стоящие перед супружеским ложем.
Сендзин, всегда более нетерпеливый из них, начал первым, причем с наиболее интересного, как ему казалось: с того, чем закончилась история Со-Пенга, которую начал им рассказывать Речник много лет назад.
— Хорошо, что я побывал в Дзудзи, — сказал он. — Там многие знают, как все это было.
По Так был вне себя от злости, что его соперник захватил власть «По ту сторону ночи», и ему удалось узнать, в какой бордель этот человек похаживает. Однажды он подкараулил его там и своей рукой прямо в постели убил соперника, и его троих телохранителей, и девиц, которые их развлекали.
У сингапурской полиции был своего рода договор с этим бандитом, но эта резня вывела ее из себя. В союзе со сторонниками убитых полицейские решили организовать настоящую облаву на По Така.
Как известно, у Со-Пенга был в полиции свой человек двоюродный брат Вэн, в обязанности которого входило убирать кабинет начальника. И вот через несколько дней после того, как началась охота на По Така, в редакции крупнейшей сингапурской газеты прозвучал анонимный звонок, в результате которого в руках прессы оказался материал об этом союзе преступных элементов и полиции. Скандал всколыхнул весь город. Начальник полиции отпирался как мог, но под нажимом общественности вынужден был уволить одних, понизить в должности других. Естественно, из-за всего этого ему было недосуг гоняться за По Таком, который благополучно вернулся в «потусторонний» мир и даже расширил свое влияние там.