Три часа спустя они удостоверились, что он действительно ни к чему не подходит.
— Фу! Ну и свинарник! — изрекла Томи, оглядывая комнату. Когда они вышли, она прибавила: — Никаких следов тайника или сейфа.
— У Барахольщика сейфа и быть не могло, — заверил ее Нанги. — Ему бы и в голову не пришло завести его, занимаясь таким бизнесом.
— А что это за бизнес?
Нанги улыбнулся:
— Он был большим специалистом по сбору информации. Лучшим из тех, с кем мне когда-либо приходилось иметь дело.
— Хорошо. Ключ не подошел ни к чему в доме. И он не похож на ключ от сейфа. Логично. Учитывая характер его работы, можно предположить, что его тайник находится в месте, доступ к которому открыт круглые сутки. — Томи покачала головой. — Значит, придется обшарить все камеры хранения на всех вокзалах города?
— Нет, — ответил Нанги. — На ключе нет номера. Значит, им ничего не откроешь в общественной камере хранения.
— Так что же он открывает?
Нанги задумался. Что-то сказанное Томи застряло в его мозгу. Но что? Затем он вспомнил ее точные слова, и они навели его на мысль.
— Пойдем, — предложил он, — сыграем в пачинко.
Круглосуточно работающий зал игральных автоматов находился в Гиндзе, шумный, прокуренный и открытый, о чем говорило его название, день и ночь.
Нанги купил несколько фишек у кассира и пошел вдоль ряда автоматов, считая про себя: раз, два, три, четыре, пять. Вот он, шестой автомат в шестом ряду. На нем всегда играл Барахольщик.
Сейчас он был занят парнем лет восемнадцати с бритой головой, но с длинным оселедцем, как у индейца из племени махауков, выкрашенным в цвет оперения фламинго. На ногах были говнодавы со шпорами. Черные джинсы и такого же цвета кожаная куртка покрыты металлическими заклепками, Металлические цепи, свисающие с эполет, ритмично позвякивали, когда парень мастерски работал рычагами, гоняя мяч по лабиринту. Он уже выигрывал целую кучу фишек.
— Это может длиться вечно, — грустно сказал Нанги. Томи раскрыла свое удостоверение и сунула его под нос панку.
— Чего тебе? — буркнул тот недовольно.
— Вали отсюда, а не то я тебя заберу.
— Да ну? — осклабился парень. — А за что?
— За нарушение общественного порядка, сынок, — медовым голосом пропела Томи. — Какой может быть порядок при таких волосах? — Покосившись на пистолет, который ему Томи ненароком показала, парень счел за благо «отвалить».
— Ну, а теперь что? — спросила Томи.
— Сейчас увидим, — ответил Нанги, передавая ей фишку. — Поиграйте пока, да с огоньком.
Томи опустила в прорезь фишку, начала играть. А Нанги тем временем обошел аппарат кругом и, остановившись с его правой стороны, нагнулся. Там должна быть маленькая дверца, которую Барахольщик при нем открывал, чтобы достать фишки. Сердце Нанги встрепенулось. В третьей сверху дверце была замочная скважина.
— Что вы там делаете? — спросила Томи.
— Последний раз, когда мы встречались, Барахольщик привел меня сюда. Отчасти это было из соображений безопасности. Тут всегда стоит такой шум, что никакая электроника не поможет подслушать разговора. А отчасти потому, что Барахольщик любил сюда приходить, чтобы обдумать что-нибудь за игрой. Но он играл за одним и тем же аппаратом. Я все удивлялся почему, пока не заметил, как он открыл одну из дверок, где они хранят фишки.
— Ловкость рук и никакого мошенничества?
— Возможно, — ответил Нанги, — но не только это. УЧИТЫВАЯ ХАРАКТЕР ЕГО РАБОТЫ, МОЖНО ПРЕДПОЛОЖИТЬ, ЧТО ЕГО ТАЙНИК НАХОДИТСЯ НА МЕСТЕ, ДОСТУП К КОТОРОМУ ОТКРЫТ КРУГЛЫЕ СУТКИ. Так сказала тогда Томи о Барахольщике, и это навело Нанги на мысль попытать счастья в зале игральных автоматов.
Он достал ключ, который был обнаружен приклеенным к ноге мертвого Барахольщика, и, читая про себя молитву, вставил его в замочную скважину. Повернул его направо. Никакого эффекта: ключ не пошевелился. У Нанги оборвалось сердце. Затем он попробовал повернуть его налево.
Дверца открылась.
Нанги сунул руку внутрь, пошарил везде. И его рука нащупала что-то приклеенное клейкой лентой к верху ящичка, в который проваливаются проигранные фишки. Нанги судорожно дернул предмет и, порвав ленту, вытащил его наружу. Это была микрокассета.
Вот это называется сорвать банк!
* * *
Николас мчался по скоростному шоссе, пересекающему весь Лонг-Айленд. Стрелка спидометра часто заходила за отметку 95 миль в час. Жюстина свернулась калачиком рядом, на месте пассажира. Плечи ее по-прежнему были закутаны в соседское одеяло. Время от времени она вздрагивала во сне и тихонько всхлипывала. Николас положил ей руку на бедро, как бы защищая.
Было 04.30 утра, и небо отливало перламутром, как раковина жемчужницы. Облака на горизонте подернуты бледно-оранжевым цветом.
Николас поднял верх своего «Корвета». Ветер трепал его волосы и выдувал из них отвратительный запах пожарища.
Им с Жюстиной пришлось одолжить у соседей кое-что из одежды: весь их гардероб сгорел.
Через каждые двадцать секунд Николас поглядывал на миниатюрный детектор радара, скрытый под щитком от солнца, хотя он и знал, что детектор запищит, учуяв полицейскую машину, караулящую в засаде нетерпеливых водителей вроде него. Наблюдение за детектором отвлекало от безрадостного пейзажа за окном.
Он одолел расстояние от Вест-Бэй Бриджа до Нью-Йорка за час пятнадцать. Когда он снизил скорость, чтобы войти в тоннель Куинз-Мидтаун, Жюстина проснулась.
— Который час? — спросила она, потягиваясь.
— Еще рано, — ответил Николас, въезжая в тоннель. — Спи себе спокойно.
Жюстина протерла глаза.
— Очень уж противные сны, — сказала она. — Призраки прошлого все тревожат. — Она повернулась к нему. — Ник, мне приснился Сайго. А потом он превратился в тебя.
Николас вздрогнул, вспомнив слова Канзацу: ТЫ БОЯЛСЯ ТЬМЫ ВСЮ СВОЮ ЖИЗНЬ. И его ответ: ЭТО ЗНАЧИТ, ЧТО Я И САЙГО — ОДНО И ТО ЖЕ. ОН — ЭТО Я, Я — ЭТО ОН.
— Этого человека зовут не Сайго, а Сендзин, — сказал Николас. — Я хочу, чтобы ты поняла разницу между ними. Сайго был непрошеным злом. Сендзин преступил границу, отделяющую добро от зла. Понятие морали для него не существует. Он живет — или ему кажется, что он живет — вне этих категорий.
— Так живет или не живет?
Они уже вынырнули в Манхэттене, и Николас устремился к центру.
— Не уверен, что знаю это, — ответил он. — Но это и не главное. Узнать бы, что сейчас у Сендзина на уме. Узнав это, я пойму до конца, что это за человек.
Он ехал вниз по Второй авеню до самого Гудзона, а потом свернул на запад. В Сохо он свернул на Грин-стрит и остановился напротив здания, напоминающего фабричный корпус. Пять или шесть лет назад подобные здания, где раньше действительно размещались цеха мануфактурного производства, были переоборудованы в просторные и часто шикарно обставленные жилые помещения.