— Я думаю, это весьма преувеличено, — заметил актер. — Однако я рад, что внес свою лепту.
— Очень значительную. Но надеюсь, теперь мы друг друга поняли, не так ли? Больше никаких затей, хорошо?
— Как вам угодно, но, кстати, играя такую простую роль, я мог бы добыть для вас информацию...
— Хватит, Жан-Пьер! — воскликнула Жизель. — Я этого не допущу!
— И Второе бюро этого не допустит, мадам, — сказал Моро. — Вы, несомненно, узнаёте об этом в течение дня, так что я вполне могу рассказать вам все сейчас. Три часа тому назад было совершено второе покушение на американца Дру Лэтема.
— О Боже!..
— Он в порядке? — спросил, нагнувшись вперед, Виллье.
— Ему везет: он остался жив. Лэтем — человек наблюдательный. Это самое малое, что можно о нем сказать, и он усвоил некоторые негласные правила парижской жизни.
— Простите?
— Нападение было приурочено к началу очень шумных ремонтных работ на улице. В этот ранний час большинство приезжих только ложатся в постель после ночных развлечений, которыми так богат наш город. Особенно те, кто живет в дорогих отелях. Наш друг Лэтем инстинктивно почувствовал что-то неладное. Никакой ремонтной бригады не было, под окном Лэтема стоял всего один рабочий с отбойным молотком. Все произошло, как в одном из ваших фильмов, мсье Виллье, в «Прелюдии к роковому поцелую», если не ошибаюсь, — это один из любимых фильмов моей жены.
— Его не следовало показывать по телевидению, — заметил актер. — Знаете ли вы, кто покушался на жизнь Дру Лэтема?
— Мсье Лэтем убил его.
— При нем были бумаги?
— Нет, ничего, что могло бы установить его личность. Кроме татуировки на правой стороне груди — трех молний, — символа нацистского блицкрига. Лэтем правильно определил их происхождение, но он не знает, что теперь они означают. А мы знаем... Эту татуировку делают только высоко тренированной элитарной группе людей в неонацистской организации. По нашим данным, здесь, в Европе, в Южной Америке и в Соединенных Штатах их всего две сотни. Их называют мейхельмёрден, то есть убийцы, обученные убивать самыми разными способами. Отбирая их, учитывают преданность, физические данные, а главное, желание, даже потребность убивать.
— Психопаты, — закончила Жизель, опираясь на свой адвокатский опыт. — Психопаты, завербованные психопатами.
— Совершенно верно.
— Таких людей без труда находят организации фанатиков или секты, поощряя их врожденную склонность к жестокости.
— Согласен с вами, мадам.
— И вы не рассказали американцам, англичанам или кому бы то ни было об этом — как бы его назвать — батальоне убийц?
— Высшие чины, конечно, информированы. Но кроме них — никто.
— Почему? Почему об этом не знают такие, как Дру Лэтем?
— У нас есть на то основания. Мы опасаемся утечки информации.
— Тогда почему же вы рассказываете это нам?
— Вы французы, и люди знаменитые. А знаменитости — всегда на поверхности. Если произойдет утечка, мы будем знать...
— И?
— Мы взываем к вашему патриотизму.
— Это глупо, если только вы не хотите погубить моего мужа.
— Подожди минутку, Жизель...
— Помолчи, Жан-Пьер, этот человек пришел к нам по какой-то другой причине.
— Что?
— Вы, очевидно, были выдающимся адвокатом, мадам Виллье.
— Ваши прямые вопросы вперемежку с туманными не оставляют сомнений, мсье. Вы запрещаете моему мужу предпринимать определенные шаги, которые, учитывая его талант, как даже я понимаю, не грозят его жизни. Затем делитесь с ним секретной — чрезвычайно секретной информацией, которая может стоить ему карьеры и жизни, если просочится.
— Я прав, — заметил Моро, — вы блестящий адвокат.
— Не понимаю, а чем вы говорите! — воскликнул актер.
— А ты и не должен понимать, милый, предоставь все мне. — Жизель гневно посмотрела на Моро. — Вы же спускаете нас со ступеньки на ступеньку, не так ли?
— Не могу этого отрицать.
— А теперь, когда он, услышав ваши откровения, стал крайне уязвим, скажите, чего вы от нас хотите. Разве не это главный вопрос?
— Думаю, что да.
— Так чего жевы хотите?
— Прекратите спектакли, снимите с репертуара «Кориолана», частично рассказав правду. Ваш муж не может играть после того, что узнал про Жоделя. Он переполнен раскаянием, а главное — ненавистью к тем, кто довел старика до самоубийства. Мы будем охранять вас двадцать четыре часа в сутки.
— А как быть с моими родителями? — вырвалось у Виллье. — Разве я могу так поступить с ними!
— Яговорил с ними час назад, мсье Виллье. Я сказал им все, что мог, не утаив, что в Германии пробуждается нацизм. Они считают, что решение должны принимать вы. Они также надеются, что вы отомстите за своих настоящих родителей. Что еще вам сказать?
— Итак, я прекращаю спектакли и, ничего не сказав публично, становлюсь мишенью для нацистов, как и моя дорогая жена. Вы об этом нас просите?
— Повторяю: вы никогда, ни на секундуне останетесь без нашей защиты. Наши люди будут всюду — на улицах, на крышах домов, в бронированных машинах, в ресторанах. Их будет больше, чем нужно для вашей безопасности. Нам необходимо схватить всего одного мейхельмёрдена, чтобы выяснить, кто ими руководит. Существуют препараты, а также и другие средства, которые заставят убийцу заговорить.
— Вам ни разу не удалось никого из них поймать? — спросила Жизель.
— Нет, удалось. Несколько месяцев назад мы захватили двоих, но они повесились в своих камерах, прежде чем мы успели ввести им препараты. Так поступают все психопаты-фанатики. Смерть — их профессия, даже собственная смерть.
* * *
Уэсли Соренсон, шеф отдела консульских операций, изучал в Вашингтоне секретные списки, присланные из Лондона.
— Даже не верится, — сказал он. — Это просто невероятно!
— И мне тоже, — согласился молодой начальник аппарата Соренсона. — Но едва ли можно от этого отмахнуться. Имена эти пришли от Шмеля, единственного агента, сумевшего проникнуть в Братство. Ведь для этого мы его туда и посылали; и он выполнил задание.
— Но Бог ты мой, многие из этого списка вне всяких подозрений, а список к тому же неполный — некоторые фамилии из него изъяты! Два сенатора, шесть конгрессменов, главы четырех крупнейших корпораций, полдюжины известных людей из средств массовой информации, кого мы каждый день видим по телевидению, слышим по радио, читаем в газетах... Вот, смотри:двое ведущих, женщина, помогающая вести программу, и трое комментаторов...
— Толстяка я бы не исключил, — заметил начальник аппарата. — Он нападает без разбора на все, что осталось от гунна Атиллы.