Визиты шофера, собаки и горячая пища свидетельствовали о том, что он все еще находится в имении Ляйфхельма. Значит, где-то поблизости протекает река. Видеть ее он не мог, но она была, и это не просто давало ему надежду, а наполняло его каким-то странным возбуждением, по-видимому связанным с давними воспоминаниями. Когда-то, очень давно, воды реки стали для него другом, проводником, превратились в настоящую дорогу жизни, которая провела его сквозь самую страшную часть его пути. Та река, приток Хуанхэ к югу от Дак-Тху, тихо пронесла его под мостами, мимо патрулей и оборонительных позиций трех вражеских батальонов. И вот теперь воды Рейна, подобно той давней реке, откроют ему путь к спасению.
Шлепанье лап по влажной земле возвестило о появлении черных доберманов, которые стремительно пронеслись под окном и резко остановились у двери, застыв злобной массой. Шофер нес завтрак, очень нетипичный для узника в одиночном заключении. Джоэл слез со стула и быстро поставил его на место у стола, а сам отправился к кровати. Он уселся, сбросил ботинки и лег на спину, вытянув ноги поверх смятого одеяла.
Послышался звук отодвигаемого засова, ключ щелкнул в замке, и массивная дверная ручка повернулась. Дверь отворилась. Как и всегда, немец толкнул дверь правой рукой, держа поднос с едой на левой. Однако на этот раз в правой руке у него было и еще что-то; из-за бьющего в глаза солнца Конверс не мог разглядеть, что именно. Человек вошел и довольно неловко поставил поднос на стол.
– У меня для вас приятный сюрприз, манн герр. Я разговаривал с генералом Ляйфхельмом вчера вечером по телефону, и он спрашивал о вас. Я сказал ему, что вы очень хорошо поправляетесь и что я меняю повязку на вашей руке. Потом он вспомнил, что вам, по всей вероятности, нечего читать, и очень огорчился. Поэтому час назад я съездил в Бонн и купил “Интернэшнл геральд трибюн” за три последних дня. – И шофер положил газеты рядом с подносом.
Однако Джоэл смотрел не на пачку “Геральд трибюн”. Взгляд его был устремлен на шею немца и верхний карман его куртки. На шее у шофера висела тоненькая серебряная цепочка, ее конец уходил в карман, из которого виднелся верх тоненького серебряного свистка, очень заметный на фоне темного материала. Конверс скосил глаза на дверь – огромные доберманы сидели довольно спокойно, хотя и в полной готовности к немедленному действию, из их пастей, как всегда, вырывалось прерывистое дыхание и текла слюна. Конверс припомнил свой приезд в генеральское логово и странного англичанина, который командовал собаками с помощью серебряного свистка.
– Передайте Ляйфхельму, что я весьма ценю его заботу, но был бы еще более благодарен, если бы мог хоть на несколько минут покинуть это помещение.
– С билетом на самолет, отправляющийся куда-нибудь на южное побережье Франции, да?
– Ну что вы! Хочется просто прогуляться и поразмять ноги! А что здесь такого? Неужто вы да еще со сворой этих мастифов не справитесь с безоружным человеком, который вышел подышать свежим воздухом!… Нет, конечно, вы слишком трусливы для этого. – И после небольшой паузы Джоэл добавил, имитируя немецкий акцент своего тюремщика: – Я делайт так, как мне приказайт.
Улыбка исчезла с лица шофера.
– При первой встрече вместо извинения вы пригрозили свернуть мне шею. Это тоже была шутка, майн герр? Забавная шутка, чтобы посмешить меня?
– Да бросьте вы, – сказал Конверс, сразу меняя тон и спуская ноги с кровати. – Вы лет на десять моложе меня и раз в двадцать сильнее. Я был оскорблен и отреагировал глупо, но если вы думаете, что я подниму на вас руку, то вы просто сумасшедший. Простите. Вы хорошо ко мне относитесь, а я продолжаю болтать глупости.
– Да, тогда это была глупость, – сказал немец без особой враждебности. – Но вы правы. Я делаю то, что мне приказывают. А как же иначе? Служить генералу Ляйфхельму – большая честь. Он был всегда добр ко мне.
– Вы давно у него служите?
– С Брюсселя. Я был унтер-офицером пограничной школы. Он узнал о моих неприятностях и сам занялся моим делом. Перевел меня в Брабант, а потом сделал своим шофером.
– А что это были за неприятности? Я ведь юрист, как вы знаете.
– Меня обвинили в том, что я задушил человека. Голыми руками.
– А вы действительно это сделали?
– Да. Он хотел всадить мне нож в живот и… ниже. Говорил, будто я воспользовался слабостью его дочери. Ничем я не воспользовался, к чему мне это? Она была шлюхой, и одевалась, и ходила, как шлюха, es ist klar! [64] А ее папаша был свиньей.
Джоэл заметил, что глаза шофера затуманились злобой.
– Разумеется, генерал Ляйфхельм не мог не войти в ваше положение, – заметил он.
– Теперь вы понимаете, почему я делаю так, как мне приказывают?
– Очень хорошо понимаю.
– В полдень генерал звонит и узнает, как тут у нас дела. Я доложу ему о вашей просьбе. Но вы понимаете: одно мое слово, и собаки разорвут вас в клочья.
– Милые песики, – сказал Конверс, поглядывая на собачью стаю за дверями.
Пришел полдень, и разрешение было получено. Прогулка намечалась после ленча, когда шофер вернется за пустым подносом. Он вернулся, и, получив несколько весьма строгих предупреждений, Джоэл вышел и сразу оказался в окружении доберманов, их белые зубы сверкали, черные ноздри трепетали, красные языки в ожидании вывалились из пастей. Конверс огляделся и впервые увидел, что его маленькая тюрьма сложена из крупных тяжелых валунов.
Их странная процессия медленно потянулась вверх по дорожке. По мере того как собаки, удерживаемые строгими командами немца, теряли к нему интерес, Джоэл становился смелее. Он зашагал быстрее.
– Дома я много занимался бегом трусцой, – соврал он.
– Was ist “трусцой”?
– Бегаю. Хорошо для циркуляции крови.
– Если вы побежите сейчас, манн герр, никакой циркуляции у вас не будет. Доберманы позаботятся об этом.
– Я слышал, правда, что из-за этого бега бывают и инфаркты, – сказал Джоэл, замедляя шаг, но не переставая бросать взгляды по сторонам. Солнце стояло точно в зените, и не было никакой возможности определить стороны света.
Протоптанная дорожка была единственной заметной линией среди сложного переплетения едва приметных тропок. По обе стороны дорожки тянулись густые заросли, ветви деревьев сплетались над ней, образуя зеленую крышу, иногда в зарослях открывались неширокие, поросшие травой прогалины, которые, возможно, вели к другим тропинкам, а возможно – и никуда.
Они подошли к развилке, правое ее ответвление резко сворачивало в зеленый туннель. Собаки, не раздумывая, бросились туда, но по команде шофера резко развернулись и, толкаясь, вернулись к развилке, а затем помчались по более широкой дорожке, ведущей влево. Дорожка шла вниз, а потом взбиралась на крутой холм, кроны деревьев стали теперь менее пышными, заросли ежевики – более низкими и колючими. Ветер, подумал Конверс, ветер с долины, он вырывается из узкого оврага – длинной и узкой расщелины в земле, этого ветра старается избегать пилот любого легкого самолета.