— Ты спроси Ингрид,что может делать Григорий Берман! — негодующе воскликнул русский. — Что может делать Григорий? Что неможет делать Григорий!
* * *
Убрав сотовый телефон, Джэнсон пошел дальше. Он приблизился к трибуне из черного и зеленого мрамора, с которой обращались к собравшимся ораторы, и обвел взглядом кресла для делегатов. Представители ведущих держав занимали первые пятнадцать рядов. На столах стояли белые таблички с выведенными черными буквами названиями стран: вдоль прохода с одной стороны «Перу», «Мексика», «Индия», «Сальвадор», «Колумбия», «Боливия» и дальше другие, которые Джэнсон уже не мог различить в полумраке. С противоположной стороны «Парагвай», «Люксембург», «Исландия», «Египет», «Китай», «Бельгия», «Йемен», «Великобритания» и другие. Он не мог обнаружить закономерность, но таблички уходили все дальше и дальше, — дорожные указатели в бесконечно разнообразном, бесконечно раздробленном мире. На длинных столах кнопки, нажимая на которые делегаты сообщают о своем желании выступить, и гнезда для подключения наушников, дающих синхронный перевод на любой запрошенный язык. За столами официальных делегатов круто вздымающиеся трибуны для вспомогательного персонала. Вверху плафон с множеством ламп в окружении созвездия прожекторов. Изогнутые полукругом стены, обшитые полированным деревом, перемежающимся с большими полотнами работы Фернана Леже. В центре длинного мраморного балкона небольшие часы, видные только тем, кто находится на возвышении. Над балконом опять ряды кресел. А на самом верху, прикрытые за навесками, стеклянные кабинки, места для переводчиков, техников, службы внутренней безопасности ООН.
Зал заседаний напоминал величественный театр, и во многих отношениях то, что здесь происходило, действительно было театром.
Выйдя из зала, Джэнсон направился в помещения, находящиеся непосредственно за подиумом: кабинет генерального секретаря и так называемая «комната для высокопоставленных гостей». Учитывая размещение служб защиты, организовать нападение на эти помещения было практически невозможно. Во время третьего обхода Джэнсон решил заглянуть в небольшую, почти не используемую часовню, в последнее время превращенную в уютную комнату отдыха. Этот крохотный закуток с картиной Шагала на стене находился в самом конце коридора, ведущего от главного входа в зал Ассамблеи.
Наконец Джэнсон спустился по широкой лестнице в западной части здания, по которой вскоре предстояло подниматься делегатам. Меры безопасности были впечатляющими: громадное здание секретариата выполняло функцию большого щита, закрывавшего подъезд почти со всех направлений. Движение по всем прилегающим улицам будет перекрыто: в окрестностях комплекса разрешат находиться только членам дипломатических делегаций и аккредитованным журналистам.
Алан Демарест не смог бы выбрать более безопасное место, даже если бы в его распоряжении был бункер в Антарктиде.
Чем больше Джэнсон изучал обстановку, тем больше восхищался гениальностью своего противника. Для того чтобы нарушить планы Демареста, требовалось что-то из ряда вон выходящее — то есть нечто такое, на что нельзя было рассчитывать.
Какое общение может быть у праведности с беззаконием? И что общего у света с тьмой?
Однако Джэнсон сознавал необходимость таких отношений острее кого бы то ни было. Для победы над мастером уловок и обмана необходимо нечто большее, чем просто расчетливые шаги и ответные действия хладнокровных аналитиков: тут требуется нечто необузданное, ненасытное, иррациональное — да, безграничная ярость неистового фанатика. Это бесспорно: лучший способ одолеть Демареста заключается в том, чтобы прибегнуть к тому единственному, что не поддается контролю.
Разумеется, те, кто составлял план, воображали,что у них все под контролем. Но в действительности это было неправдой, это не могло быть правдой. Все до одного играли с огнем.
Они должны быть готовы обжечься.
На следующий день автомобильные кортежи начали подъезжать ко дворцу Объединенных Наций с семи часов утра, привозя политических деятелей всех национальностей и цветов кожи. Военные, стоящие у руля своих государств, надменно поднимались по пандусу в парадных мундирах, чувствуя себя под защитой лент и регалий, которыми сами же себя и увешали. Они свысока смотрели на щуплых лидеров так называемых демократических государств, как на преисполненных собственной значимости банкиров: разве строгие темные костюмы и туго завязанные галстуки не говорят о принадлежности к сословию торгашей? В этом ли слава их государств? С другой стороны, избранные главы либеральных демократий при виде пестрых орденов и эполетов испытывали неодобрение, смешанное с презрением: в каких жалких отсталых странах к власти могли прийти эти диктаторы? Худые лидеры смотрели на толстых лидеров, теша себя мимолетными мыслями о несдержанности последних: стоит ли удивляться, что государственный долг их стран неуклонно растет? Напротив, дородные господа взирали на своих стройных западных собратьев как на бесцветных и пресных чиновников, а не истинных вождей нации. Вот такие мысли прятались за широкими улыбками.
Подобно молекулам, группки людей сталкивались и смешивались друг с другом, образовывались и распадались. Пустые любезности скрывали застарелые жалобы. Полный круглолицый президент одного центральноафриканского государства обнимал тощего министра иностранных дел Германии, и оба понимали, что именно означают эти объятия: «Когда же мы продвинемся вперед с реструктуризацией долга? Почему я должен из кожи вон лезть, обслуживая займы, сделанные моим предшественником, — в конце концов, я ведь его расстрелял!» Пестро разряженный повелитель среднеазиатского государства приветствовал премьер-министра Великобритании ослепительной улыбкой и молчаливым протестом: «Пограничный спор с нашим воинственным соседом не должен беспокоить международное сообщество». Президент раздираемой внутренними противоречиями страны — члена НАТО, жалкого огрызка великой в прошлом империи, отводил в сторонку преуспевающего шведа и начинал ничего не значащий разговор о своем недавнем пребывании в Стокгольме. Невысказанный словами намек: «Возможно, наши действия в курдских поселениях на территории нашего государства смущают ваших изнеженных борцов за права человека, но у нас нет иного выхода, кроме как защищаться от сепаратистов». За каждым рукопожатием, объятием, дружеским похлопыванием по спине стояли страдания, ибо именно страдания цементируют международное сообщество.
В толпе делегатов разгуливал мужчина в платке-куфие, с длинной черной бородой и в темных очках: типичный наряд арабов из правящих классов. Одним словом, этот человек ничем не отличался от сотен дипломатических представителей Иордании, Саудовской Аравии, Йемена, Мансура, Омана или Объединенных Арабских Эмиратов. Погруженный в собственные размышления, он чему-то тихо радовался: несомненно, араб был счастлив оказаться в Нью-Йорке и предвкушал посещение ювелирного магазина «Гарри Уинстон», а может быть, просто ждал возможности познакомиться с рынком плотских наслаждений великого мегаполиса.
На самом деле окладистая борода выполняла двойную функцию: не только меняла внешность Джэнсона, но и скрывала миниатюрный пленочный микрофон, приводимый в действие выключателем в кармане брюк. Для дополнительной предосторожности Джэнсон снабдил таким же микрофоном и генерального секретаря; он был размещен у того в головке золотой булавочной заколки и был спрятан под внушительным узлом галстука.