Зинсу смущенно умолк. «Кажется, я разошелся так, словно в Южной Америке сотня независимых государств». Он лихорадочно обвел взглядом сидящих перед ним делегатов, читая названия, написанные на белых табличках.
— До Суринама!— Облегчение, мимолетное, словно вспышка светлячка. — С особой отрадой мы наблюдаем происходящее в Суринаме. В этой стране отмечается невиданный прогресс.
Надолго ли его хватит? Куда подевался Джэнсон?
Зинсу кашлянул. Он потел очень редко, но сейчас его лицо было покрыто испариной.
— И разумеется, наш перечень был бы далеко не полным, если бы мы не отметили прогресс, наблюдающийся в странах Тихоокеанского региона...
* * *
Джэнсон посмотрел в глаза человеку, отнявшему у него счастье, укравшему самое дорогое сокровище, которое было у него в жизни.
Расставив ноги на уровне плеч, он чуть подогнул колени.
— Я вас оскорбил, — виновато произнес Джэнсон.
Внезапно его левый локоть взлетел вверх к правому плечу Халифа, и он обеими руками стиснул запястье руки, сжимавшей револьвер, заламывая ее мощным захватом. Затем Джэнсон сделал подножку левой ногой, и противники с размаху повалились на каменный пол. Халиф заколотил его по голове левой рукой, однако любая попытка защититься от ударов позволила бы кагамцу освободиться; Джэнсон вынужден был терпеть боль. Единственный способ защиты состоял в том, чтобы перейти в нападение. Не выпуская запястье Халифа, он выкрутил его руку ладонью вверх. Но король террора, собрав все силы, вывернул «рюгер», направляя его на Джэнсона.
Через мгновение его палец нажмет на спусковой крючок, производя смертельный выстрел.
Джэнсон с размаха опустил правую руку кагамца на каменный пол, и тот от резкой боли разжал пальцы. Одним молниеносным движением Джэнсон выхватил у него оружие и вскочил на ноги. Халиф остался распростерт на полированном каменном полу.
Теперь у него есть револьвер.
Включив микрофон, Джэнсон связался с генеральным секретарем.
— Угроза нейтрализована.
И вдруг он получил оглушительный удар по затылку. Гибкий, словно кобра, убийца вскочил с пола и заломил ему локтем шею, перекрывая доступ воздуха. Джэнсон резко дернулся, пытаясь сбросить своего более молодого и проворного противника, но террорист представлял собой сплетение мускулов. В сравнении с ним Джэнсон был грузным и неповоротливым: медведем, на которого напала пантера.
Тогда вместо того, чтобы пытаться заставить Халифа разжать руки, он еще крепче стиснул их. После чего, оторвав ноги от пола, повалился вниз, тяжело упав на спину — но удар о каменные плиты смягчило тело убийцы, оказавшееся под ним.
Ощутив затылком судорожный вздох, Джэнсон понял, что кагамец получил серьезную травму.
Но и сам он дышал с трудом. Все его тело ныло от боли. Перекатившись на бок, Джэнсон попытался подняться на ноги, но Халиф, опередив его, с невероятным проворством бросился на него, вытягивая вперед руки.
Если бы расстояние до него было чуть больше, Джэнсон увернулся бы или отступил в сторону. Но так он не успел ничего сделать. Ему не хватало скорости. Ему не хватало ловкости.
Медведь.
Пусть будет так. Раскинув руки словно для горячих объятий, Джэнсон вдруг что есть силы привлек Халифа к себе, зажимая его руки вдоль туловища. Крепче. Крепче. Еще крепче.
Однако убийца обрушил дождь могучих ударов на его затылок. Джэнсон понимал, что долго не продержится. Резким судорожным движением он ослабил захват и поднялкагамца в воздух — горизонтально, так что тот забился, словно могучий угорь. В другом стремительном движении Джэнсон присел, опускаясь левым коленом на пол и выставляя правое вперед. В то же мгновение он уронил гибкое тело убийцы на свое колено.
Спина Халифа хрустнула с жутким звуком, чем-то средним между треском и хлопком, а его рот раскрылся, готовый издать крик, застрявший в горле.
Схватив кагамца за плечи, Джэнсон обрушил их на сланцевый пол. Потом еще раз. И еще. Затылок Халифа при ударе уже не издавал громкий звук, каким сопровождается удар твердой кости о камень, ибо затылочная кость оказалась раздроблена на мелкие осколки, обнажив мягкие ткани мозга. Взгляд Халифа остекленел, потерял осмысленность. Говорят, что глаза — зеркало души, но у этого человека не было души. Определенно, теперь уже не было.
Джэнсон убрал «рюгер» в кобуру под мышкой. Воспользовавшись карманным зеркальцем, он поправил бороду и куфию и убедился, что у него на лице нет пятен крови. После чего вышел из часовни и, вернувшись к залу Ассамблеи, встал у двери.
В течение многих лет Джэнсон не раз мысленно представлял себе, как прикончит человека, убившего его жену. И вот наконец его мечта сбылась.
Но он испытывал лишь тошноту и отвращение.
* * *
Темноволосый человек, стоящий на трибуне, произносил речь о задачах, поставленных новым тысячелетием. Джэнсон пристально всматривался в каждую линию, в каждый изгиб его лица. Этот человек был похож на Петера Новака. Присутствующие в зале примут его за Петера Новака. Но ему недоставало повелительности и харизматичности легендарного гуманиста. Голос у него был слабым, дрожащим. Человек на трибуне заметно нервничал, чувствуя себя не в своей тарелке. Джэнсон догадывался, какое будет вынесено заключение: «Разумеется, речь великолепная. Однако бедный мистер Новак был немного не в себе, не так ли?»
— Полстолетия назад, — говорил человек на трибуне, — эта самая земля у нас под ногами, тот участок, который занимает комплекс Организации Объединенных Наций, был подарен ООН семейством Рокфеллеров. История помощи частных лиц этой самой общественной из организаций восходит к корням Объединенных Наций. И если я смогу, в меру своих скромных возможностей, оказать какую-либо помощь, я буду очень рад. Сейчас постоянно говорят о том, что «человек должен отдавать свои долги обществу»; моим обществом всегда была общность всех народов земного шара. Помогите мне помочь вам. Покажите, как я могу принести максимальную пользу. Для меня это будет огромное счастье, великая честь — но на самом деле это не более чем моя святая обязанность. Этот мир отнесся ко мне так благосклонно, и я могу надеяться лишь на то, что смогу сполна вернуть свой долг.
Слова, безусловно, принадлежали Новаку — поочередно обаятельные и резкие, скромные и надменные и в конце концов, неизменно побеждающие. Однако произносились они непривычно робким и запинающимся голосом.
И один только Джэнсон знал истинную причину этого. Ну как он мог только вообразить, что ему удастся обмануть своего великого наставника? «У тебя слишком короткие руки, чтобы драться с Господом Богом», — как-то в шутку сказал ему Демарест. Однако в этих словах была убийственная правда. Ученик восстал против учителя, послушник попытался перехитрить наставника. Лишь тщеславие не позволило Джэнсону увидеть то, что его замысел был изначально обречен на провал.