– Не двигаться, – продолжал русский. – Смотреть прямо, по сторонам не зыркать.
– Что происходит? – с самым искренним недоумением вопросил Меткалф.
– Цыц, Меткалф! – прошипел русский. – Или Эйген. Неважно, так ли, сяк ли, усе равно – шпион! Бачишь впереди автомобилю. Ща ты медленно-медленно спустишься по лестнице к той автомобиле. Понял?
Меткалф ничего не ответил. Он смотрел прямо перед собой. Этот русский, так немыслимо коверкавший родной язык, знал его имя. Он из НКВД, в этом Меткалф был совершенно убежден.
– Шевели языком, – хриплым шепотом приказал русский. – Неча башкой мотать.
– Да, я понимаю.
– Вот и ладненько. Таперича потихонечку шагай уперед. А я буду держать этот шпалер у твоей башки. Пальчиком шевельну, и он пальнет. Так что не вздумай дергаться, а не то вышибу мозги прямо на мостовую. Понял?
– Да, – односложно бросил Меткалф. Ему сделалось горячо от адреналина, игравшего в крови; он смотрел прямо вперед на черный седан, стоявший возле тротуара на расстоянии не более двадцати пяти футов. Он успел перебрать все варианты поведения; казалось, не было никакого выхода, никакого спасения. Русский, даром что неграмотный, грозил не впустую: малейшее движение пальца, лежащего на спусковом крючке, и оружие выстрелит.
– Руки вперед! Сложил на брюхе! Вместе сложил! Живо!
Меткалф повиновался. Еле передвигая ноги, он спускался по невысокой лестнице от здания «Штаатсопер», все время глядя прямо вперед. Боковым зрением он видел темную тень – руку, державшую оружие.
Может быть, когда они дойдут до автомобиля, ему удастся схватить русского за руку и вырвать у него оружие. Или, возможно, когда русский сядет за руль, если только он не заставит Меткалфа вести машину, что, впрочем, представит другие возможности. Ему следовало повиноваться и сохранять надежду, что в любой момент может возникнуть та или иная возможность сбежать… или каким-то образом договориться о том, чтобы его отпустили. Что от него могли хотеть? Допросить его?
Или похитить его, отвезти в Москву?
Обратно на Лубянку, на сей раз без всяких шансов на спасение.
Он плелся по ступенькам, непрерывно ощущая болезненное прикосновение дула пистолета к виску. Он слышал негромкое шарканье ботинок русского, шедшего в ногу с ним.
На сей раз никакого выхода у него не оставалось.
Ступеньки закончились на тротуаре.
Чьи-то ноги в ботинках идут по тротуару рядышком. И внезапно новый звук: грохот оружия, упавшего на асфальт. Пистолет больше не давил ему на висок! Он рискнул повернуть голову и увидел своего похитителя оседающим наземь; голова запрокинута назад, в уголках рта, из которого вылетают негромкие нечленораздельные звуки, выступает пена. Глаза русского закатились, оставив на виду одни лишь белки, он издал странный звук, как будто хотел прополоскать горло, всхрипнул, на губах вздулось несколько больших пузырей пены.
Его враг умирал прямо у него на глазах, но как это случилось?
Меткалф отскочил назад, пытаясь осмыслить происходящее.
То, что он увидел, сразу же все объяснило.
Чип Нолан.
Рядом с ним стоял сотрудник ФБР, державший в правой руке шприц с длинной толстой иглой.
– Старый добрый «Микки Финн», – объявил он. – Хлоралгидрат. Если ввести в шею, действует моментально – и смертельно. Этот ублюдок-комми уже никогда не проснется.
– Иисус! – выдохнул Меткалф, только-только обретший дар речи. – Благодарение богу, что он послал вас сюда и… и, ради всего святого, что вы делаете в Берлине?
Нолан хитро улыбнулся.
– Разделение информации, не забыли? Разве я не советовал вам быть поосторожнее?
– Вы предупреждали меня о гестапо, но ни слова не сказали об НКВД.
– Ну уж, я и подумать не мог, что вас нужно предупреждать еще и об этих ублюдках. Решил, что вы уже сами знаете, на что они способны. Это такие сучьи дети! Я совсем не против того, чтобы пролить немного русской крови на немецкой земле. – Он пнул тело агента НКВД носком ботинка. Русский был мертв, его тело обмякло, лицо сделалось серым.
– Я ваш должник, дружище, – сказал Меткалф. – Без вас я бы накрепко влип.
Чип скромно потупил взор.
– Только постарайтесь больше не ввязываться в неприятности, Джеймс, – проронил он и зашагал прочь, на ходу убирая шприц в коробочку. Его голос был едва слышен, заглушаемый тяжелым ревом армейских грузовиков, тащивших орудия, боеприпасы и снаряжение по Унтер-ден-Линден в направлении Бранденбургских ворот.
Меткалф, все еще не до конца пришедший в себя, осмотрелся по сторонам; только сейчас он почувствовал настоящее облегчение. Не теряя времени, он рысцой побежал назад, к входу в театр. Труп русского остался лежать на тротуаре, и от него следовало держаться как можно дальше.
На ступеньках, на том самом месте, откуда подкрался русский с пистолетом, стоял человек. Меткалф расстегнул кобуру и приготовился извлечь собственное оружие.
Впрочем, он тут же узнал этого человека. Это был Кундров, на губах которого играла загадочная улыбка.
– Кто это был? – спросил Кундров, когда Меткалф подошел поближе.
– Парень с пушкой? Я полагал, что вы должны его знать, это один из ваших соотечественников.
– Нет, я не про щелкунчика.
– А, этот… Это один из моих.
– Он показался мне знакомым. Где-то я видел его лицо… Возможно, в одном из наших фотоархивов. Впрочем, хорошо, что он подвернулся вовремя, а не то мне пришлось бы убить еще одного щелкунчика – второго за неделю. А это, между прочим, пятно на моей репутации. НКВД предпочитает собственные способы экономии на зарплате.
– То есть любят убивать своими собственными руками?
– Совершенно верно. Вы приехали сюда, чтобы снова увидеть Лану. – Он не спрашивал, а уверенно констатировал. – Даже если из-за вашего приезда она подвергается опасности.
– Не совсем так. Мне требуется ваша помощь.
Русский закурил сигарету – немецкой марки, как заметил Меткалф.
– Неужели вы настолько доверяете мне, чтобы просить меня о помощи? – после паузы спросил Кундров, выпустив через раздувшиеся ноздри две толстые струи дыма.
– Вы спасли мне жизнь. И жизнь Ланы.
– С товарищем Барановой совсем другое дело.
– Это я хорошо понимаю. Я пытаюсь понять, знаете ли вы, что на самом деле влюблены в нее.
– Уверен, что вам знакома русская пословица: любовь зла, полюбишь и козла.
– Уж Лана-то ни в коем случае не козел. – Русский уклонялся от темы, ну и пусть уклоняется, решил Меткалф. Честность далеко не всегда является лучшей политикой.
– Ну, конечно, нет. Она исключительная женщина.