— Мы разделились и работали все последние восемь часов, монсеньер. Все, что мы пока смогли выяснить, это то, что из Соединенных Штатов прилетели двое — мы так решили, потому что они говорили на американском английском — и сняли номер в pension de famille [56] напротив ресторана. Они покинули его через несколько минут после взрыва.
— Радиоуправляемая взрывчатка!
— Скорее всего, мсье. Больше нам ничего не известно.
— Но почему? Почему?
— Мы не умеем читать мысли, монсеньер.
А с другой стороны Атлантики, в богатой квартире на Бруклин Хайтс, за окнами которой красиво переливались огни Бруклинского моста и Ист-Ривер, на мягком диване развалился крестный отец со стаканчиком «Перье» в руке. Он разговаривал со своим приятелем, который сидел в кресле напротив и пил джин-тоник. Молодой человек был худой, темноволосый и очень миловидный.
— Знаешь, Фрэнки, я не просто умен, я гениален, понимаешь, о чем я? Я обращаю внимание на все нюансы — определяю, что важно, а что нет, — и тщательно все обдумываю. Я слушаю, о чем говорит малохольный paisan , складываю четыре и четыре и, вместо восьми, я получаю двенадцать! Банк, господа! Вот и ответ. К примеру, этот парень, который зовет себя «Джейсоном Борном», кретин, считающий себя лучшим киллером, которым он на самом деле не является — он ничтожество, esca , наживка для рыбы покрупнее, но он именно тот , кто нам нужен, улавливаешь? Потом одна еврейская вонючка, будучи под кайфом, рассказывает мне все, что нужно. У этого парня только полбашки, testa balzana, и он часто не понимает, кто он такой и что делает, понимаешь?
— Да, Лу.
— И вот этот Борн оказывается в Париже, во Франции, в двух кварталах от по-настоящему большой помехи, расфранченного генерала, которого скромные ребята с другой стороны океана хотят убрать. Capisce? Понимаешь?
— Я capisco , Лу, — ответил симпатичный молодой человек из кресла. — Ты очень умен.
— Ты даже не знаешь, о чем я говорю, ты, zabaglione . Может, я вообще говорю сам с собой… Итак, у меня получается двенадцать, и я решаю, почему бы не кинуть свои верные кости, на которых всегда выпадает нужное число, понимаешь?
— Понимаю, Лу.
— Нам необходимо устранить этого чертового генерала, потому что он мешает многим хорошим людям, которым нужны наши услуги, так?
— Так, Лу. Именно меша…
— Не суетись, zabaglione . Так я и решаю про себя, почему бы нам его не взорвать, а потом не сказать, что это сделал тот горячий cannoli , ясно?
— О, да, Лу. Ты по-настоящему умен.
— Так мы избавляемся от помехи и подставляем горячего канноли, этого Джейсона Борна, которого там и не было, под выстрелы, сечешь? Если мы до него не доберемся, или не доберется этот Шакал, то это сделают федералы, я прав?
— Эй, это просто поразительно, Лу. Хочу сказать, я по-настоящему тебя уважаю.
— Не надо формальностей, bello ragazzo . [57] В этом доме другие правила. Иди-ка сюда и покажи мне настоящую любовь.
Молодой человек поднялся с кресла и направился к дивану.
Мари сидела в хвосте самолета, пила кофе из пластиковой чашки, отчаянно пытаясь вспомнить каждое место — каждое место, где можно было спрятаться и передохнуть, — которое они с Дэвидом использовали тринадцать лет назад. Это были и низкопробные кафе в Монпарнасе, дешевые отели; а еще мотель — где он был? — в десяти милях от Парижа, и гостиница с террасой в Аржентоле, где Дэвид — Джейсон — в первый раз сказал ей, что любит ее, и именно поэтому не может остаться с ней — подлый мерзавец! А потом Сакр-Кёр, на ступенях которого Джейсон — Дэвид — встретил на затененной аллее человека, который передал им нужные сведения — что же он им тогда сказал, и кто это был?
— Mesdames et messieurs, — раздался голос из динамиков. — Je suis votre capitaine. Bienvenu. [58]
Пилот продолжил говорить по-французски, затем он и его экипаж повторили сообщение на английском, немецком, итальянском и, наконец, с помощью девушки-переводчика, на японском языке.
— Нас ожидает очень спокойный перелет в Марсель. Расчетное время полета составляет семь часов четырнадцать минут, мы приземлимся по расписанию или с небольшим опережением графика полета около шести часов утра по парижскому времени. Приятного полета.
Мари Сен-Жак Вебб посмотрела в иллюминатор — снаружи лунный свет купался в океане далеко внизу. Она долетела до Сан-Хуана, столицы Пуэрто-Рико, и пересела на ночной рейс в Марсель, где в отделении французской иммиграционной службы в лучшем случае творилась полная неразбериха, а в худшем все работали с нарочитой неряшливостью. По крайней мере, так дело обстояло тринадцать лет назад, а она снова как бы оказалась в том времени. Потом она сядет на внутренний рейс до Парижа и найдет его. Как и тринадцать лет назад, она найдет его. Она должна это сделать! Как и тринадцать лет назад, если она его не найдет, мужчина, которого она любит, погибнет.
Моррис Панов равнодушно сидел на стуле перед окном, выходившим на фермерское пастбище где-то, как он решил, в Мэриленде. Он находился в маленькой спальне на третьем этаже в больничной пижаме, и его голая правая рука подтверждала то, что он и так отлично знал. Его накачали наркотиками — он слетал к луне — на языке тех, кто обычно проводил такие процедуры. Его психику изнасиловали, грубо проникли в мозг, его самые сокровенные мысли и секреты с помощью химических препаратов вытащили наружу и обнажили.
Урон, который он при этом нанес, невозможно было измерить, и Панов это понимал; а чего он не понимал, так это того, почему он еще жив. Что еще более озадачивало, это весьма почтительное к нему отношение. Почему его охранник с глупой физиономией так вежлив, а пища такая обильная и хорошая? Как будто его похитители хотели, чтобы он поправил здоровье — сильно ослабленное наркотиками — и старались с возможно большими удобствами устроить его при таких сложных обстоятельствах. Но почему?
Открылась дверь, и вошел его охранник в маске, невысокий коренастый человек с хрипловатым голосом, по предположению Панова, выходец откуда-то из северо-восточной части Соединенных Штатов или Чикаго. В другой ситуации он бы мог показаться комичным, со слишком массивной головой для этой нелепой повязки супер-героя комиксов, которая нисколько бы не помешала в случае чего тут же его опознать. Однако, в данный момент, он вовсе не казалось смешным, сама его обходительность пугала. Через его левую руку была перекинута одежда психиатра.
— Вам пора одеваться, док. Я проследил, чтобы все почистили и погладили, даже белье. Как вам это понравится?