— Я же сказал, забудь об этом. Я должен тебе больше, чем смогу когда-либо отдать. Транквилити в твоем распоряжении ровно столько, сколько тебе захочется здесь оставаться. — Сен-Жак отвернулся от перил, задержавшись взглядом на рыбацкой лодке внизу, и сел напротив Префонтейна. — Я беспокоюсь о людях там, внизу, в лодках и на пляже. Раньше у меня было три-четыре лодки, которые доставляли свежайшую рыбу. Теперь же у меня только одна лодка, работающая на нас, и остатки персонала, работающие за полставки.
— Тогда тебе нужны мои деньги.
— Брось, судья, какие деньги? Не подумай, что я лезу не в свое дело, но Вашингтон предоставил мне весьма полную информацию о тебе. Ты же уже несколько лет не у дел и живешь на улице.
— Ах, да, Вашингтон, — протянул Префонтейн, поднимая стакан к оранжево-лазурному небу. — Как обычно, он стоит за преступлением, вину за которое возлагает на нас.
— О чем это ты?
— Рэндольф Гейтс, вот о чем — то есть о ком.
— Эта сволочь из Бостона? Тот, что навел Шакала на след Дэвида?
— Трогательно преображенный Рэндольф Гейтс, Джонни. Преображенный во всех смыслах, кроме денежной реституции, должен добавить… Однако, несмотря на это, с умом и пониманием, которые я знавал в Гарварде много лет назад. Не самый яркий, не самый лучший, но с литературными и ораторскими навыками, создающими видимость великолепия, которого на самом деле никогда и не было.
— Что, черт возьми, ты несешь?
— Я навестил его на днях в реабилитационном центре в Миннесоте, или Мичигане — точно не помню, потому что летел первым классом и выпивку приносили по первому требованию. Не важно. Мы встретились и заключили соглашение. Он переходит на другую сторону, Джонни. Теперь он собирается сражаться — законно — за людей, а не за конгломераты, скупающие и продающие на бумаге. Он сказал, что будет бороться с биржевиками и брокерами, которые делают миллионы на рынках и обходятся в тысячи и тысячи рабочих мест.
— Как он собирается это делать?
— Он был среди них. Он сам все это делал; он знает все трюки и горит желанием применить свои таланты в деле.
— Зачем это ему?
— Потому что ему вернули Эдит.
— Кто, ради Бога, эта Эдит?
— Его жена… Вообще-то, я все еще люблю ее. Я люблю ее с нашей первой встречи, но в то время знаменитому судье с женой и ребенком, как бы ни были они противны, не подобали такие желания. Рэнди Великий никогда не был ее достоин; быть может, теперь он восполнит упущенное за все потерянные годы.
— Это все очень интересно, конечно, но какое отношение имеет к вашему соглашению?
— Я говорил, что Лорд Рэндольф Гейтс сделал огромные деньги за эти потерянные, но очень даже продуктивные годы?
— Неоднократно. И что?
— Ну, он решил отблагодарить меня за мои услуги, которые, несомненно, способствовали устранению сложившейся угрожавшей его жизни ситуации, — я имею в виду угрозу, исходившую из Парижа. Особенно в свете известной мне информации… Знаешь, после нескольких кровопролитных боев в суде, я думаю, он может быть назначен судьей. Гораздо выше даже, чем я, наверное.
— И?
— Если я буду держать язык за зубами, уберусь из Бостона и, в связи с болтливостью, буду держаться подальше от дел, то его банк будет переводить мне пятьдесят тысяч долларов ежегодно до конца моих дней.
— Боже правый!
— То же самое сказал себе и я, соглашаясь на это. Я даже сходил на церковную мессу, впервые за последние тридцать с лишним лет.
— Однако ты не сможешь больше вернуться домой.
— Домой? — Префонтейн слегка рассмеялся. — А был ли у меня дом? Не важно. Возможно, я нашел себе другой. Через джентльмена по имени Питер Холланд из Центрального разведывательного управления меня представили вашему другу, сэру Генри Сайксу в Монтсеррате, который, в свою очередь, представил меня отставному лондонскому адвокату по имени Джонатан Лемюэль, уроженцу островов. Мы неплохо ладим, но ни один из нас не готов к другому «дому». Мы могли бы открыть консалтинговую фирму, как специалисты по американским и великобританским законам, касающимся экспорта и импорта. Конечно, нам придется попотеть, но мы справимся. Я предполагаю прожить здесь не один год.
Сен-Жак быстро встал из-за стола, чтобы снова наполнить стакан, недоверчиво глядя на лишенного звания бывшего судью.
Моррис Панов медленно, осторожно вышел из своей спальни в гостиную восемнадцатой виллы, где в кресле-коляске сидел Алекс Конклин. Сквозь легкую ткань гуаберы психиатра проступали бинты поперек груди; его поврежденная левая рука тоже была перебинтована до локтя и ниже.
— Мне понадобилось почти двадцать минут, чтобы вставить этот бесполезный придаток в рукав! — сердито пожаловался он.
— Надо было позвать меня, — сказал Алекс, развернувшись в коляске от телефона. — Я уже чертовски быстро могу гонять на этой штуке. Конечно, до того был двухгодичный опыт с моим квазимодовым протезом.
— Спасибо, но я предпочитаю одеваться сам — как и ты, я думаю, предпочитал ходить сам, как только тебе подогнали протез.
— Это первый урок, доктор. Подозреваю, об этом есть и еще что-то в закоулках твоего мозга.
— Есть. Это называется тупость, или, если тебе больше нравится, упрямая глупость.
— Нет, это не так, — возразил офицер разведки в отставке, когда его глаза поравнялись с глазами Панова, когда тот медленно опустился в кресло.
— Нет… не так, — согласился Мо, вернув Конклину его взгляд. — Первый урок — неконтролируемость. Бери столько, сколько сможешь унести, и продолжай набирать еще.
— Есть и хорошая сторона, — сказал Алекс, улыбаясь и поправляя бинты вокруг горла. — Со временем это становится легче, а не труднее. Ты учишься новым трюкам каждый день; удивительно, на что способны наши маленькие серые клетки.
— Серьезно? Мне надо будет как-нибудь изучить эту область… Я слышал, ты говорил по телефону. Кто это был?
— Холланд. Провода на всех теневых каналах между Москвой и Вашингтоном перегрелись, каждый телефон тайной связи на обоих концах надрывается от звонков, потому что все думают, что произошла утечка, и их люди будут в ответе.
— «Медуза»?
— Ты никогда не слышал этого имени, я никогда не слышал этого имени, и никто, кого мы знаем, никогда его не слышал. Уже более чем достаточно кровопролития на международных рынках — не говоря уже о настоящей пролитой крови, — чтобы усомниться в здравомыслии контролирующих институтов обоих правительств, которые, очевидно, ослепли или просто тупы.
— Как насчет «просто виновны»? — спросил Панов.
— Слишком немногие из верхов действительно виноваты, чтобы санкционировать уничтожение целого — таков вердикт Лэнгли и площади Дзержинского. Главные марионетчики в Госдепартаменте и в кремлевском Совете Министров согласны. Ничего не удастся достичь путем преследования или разглашения неправомерных действий — как тебе это нравится, неправомерные действия? Убийства, заказные убийства, похищения, вымогательство и крупномасштабная коррупция с использованием организованной преступности по обе стороны Атлантики теперь так удобно называются «неправомерными действиями»! Они говорят, что лучше будет спасти, что осталось, и как можно оперативнее.