— Это что-то новенькое.
— Сегодня я уже не знаю всех во Втором Бюро, а в моем возрасте осторожность не только главная составляющая храбрости, а подчас просто ее замена. К тому же, если вы так быстро откажетесь от моей защиты, пойдут слухи о моей старческой немощи… До скорого, mon ami.
Джейсон положил трубку, его разбирало желание снова поднять ее и позвонить в «Пон-Рояль», но это был Париж, город осмотрительных людей, где портье не склонны делиться информацией по телефону и откажутся сообщать что-либо постояльцам, которых не знают. Он быстро оделся, спустился вниз, чтобы оплатить ночное пребывание, и вышел на улицу Гей-Люссак. На углу находилась остановка такси; через восемь минут он входил в вестибюль «Пон-Рояля» и направлялся к портье.
– Je m’apelle Monsieur Simon, [52] — обратился он к служащему и назвал номер своей комнаты. — Вчера вечером я встретил знакомую, — продолжал он на безупречном французском, — и остался у нее. Вы не знаете, не искал ли меня кто-нибудь или, может быть, просто спрашивал про меня.
Борн вытащил несколько купюр большого достоинства, его глаза явно говорили портье, что конфиденциальность будет щедро вознаграждена.
— Возможно, кто-то даже меня описывал, — тихо добавил он.
– Merci bien, monsieur … [53] Я понимаю. Я спрошу у ночного портье, но поверьте, он оставил бы мне записку, если бы кто-то пришел сюда разыскивать вас.
— Почему вы так уверены?
— Потому что он оставил мне записку для вас. Я звонил в ваш номер с семи часов, как только пришел на работу.
— Что было в записке? — спросил Джейсон и затаил дыхание.
— То, что я собираюсь вам сказать. «Свяжись с его другом с противоположной стороны Атлантики. Он звонил всю ночь». Могу подтвердить это, мсье. Коммутатор ясно сообщает, что последний звонок был менее получаса назад.
— Полчаса назад? — Джейсон вгляделся в портье, потом посмотрел на часы. — Сейчас там пять утра… всю ночь?
Служащий кивнул, и Борн кинулся к лифту.
— Господи, Алекс, что случилось? Мне сказали, что ты звонил всю…
— Ты в отеле? — быстро перебил Конклин.
— Да, а что?
— Найди таксофон на улице и перезвони мне. Быстро.
Вновь медленный неуклюжий лифт; выцветший вестибюль, уже наполовину заполненный беспрестанно что-то обсуждающими парижанами, многие из которых направлялись в бар за утренним аперитивом; и опять залитая солнцем жаркая летняя улица и сводящие с ума машины, идущие сплошным потоком. Где же телефон? Он быстро шел по тротуару в сторону Сены — где здесь телефон? Нашел! На другой стороне улицы дю Бак виднелась будка с красной куполообразной крышей, со всех сторон обклеенная рекламой.
Пробравшись сквозь строй наседающих легковушек и небольших грузовиков, в которых сидели взбешенные водители, Борн перебежал на противоположную сторону улицы и бросился к телефонной будке. Влетел в нее, бросил в щель монету, и, спустя несколько мучительных мгновений, пока он объяснял, что звонит не в Австрию, международный оператор принял номер его карточки AT amp;T и соединил с Веной, штат Виргиния.
— Какого черта я не могу разговаривать из отеля? — сердито спросил Борн. — Я тебе звонил оттуда прошлой ночью!
— Это было прошлой ночью, а не сегодня.
— О Мо что-нибудь известно?
— Пока ничего, но, возможно, похитители допустили ошибку. Вероятно, мы найдем этого военного врача.
— Расколите его!
— С удовольствием. Отстегну свой протез и буду бить его по роже до тех пор, пока он не согласится помогать нам — естественно, если он окажется тем, кто нам нужен.
— Отлично, но, думаю, ты звонил мне всю ночь не для того, чтобы об этом сообщить, ведь так?
— Да. Вчера я пять часов общался с Питером Холландом. Я встретился с ним после нашего с тобой разговора, и его реакция была как раз такой, как я и предсказывал, с небольшими отклонениями.
— Ему нужна «Медуза»?
— Да. Он настаивает на том, чтобы ты немедленно возвращался; только у тебя есть сведения из первых рук. Это приказ.
— Вот дерьмо! С какой стати он будет мне говорить, что делать, да еще приказывать!
— Питер завернет все краны, и я не смогу с этим ничего поделать. А если тебе что-нибудь быстро понадобится, он не станет помогать.
— Но Бернардин предложил мне свою помощь. «Все, что вам понадобится» — это его собственные слова.
— Бернардин ограничен в средствах. Как и я, он может раздобыть что-то в счет былых заслуг, но без доступа к основным ресурсам организации на многое рассчитывать не приходится.
— А ты сказал Холланду, что я изложу на бумаге все, о чем мне говорили, ответ на каждый мой вопрос?
— А ты действительно собираешься все это записать?
— Да.
— Его это не устраивает. Он хочет допросить тебя — говорит, что не может задавать вопросы бумаге.
— Но я слишком близок к Шакалу! И не стану делать то, что хочет Холланд. Он просто безмозглый сукин сын!
— Думаю, Питер старается поступать по совести, — возразил Конклин. — Он догадывается, что тебе приходится испытывать и через что ты уже прошел, но после семи часов вчерашнего вечера все изменилось.
— Почему?
— Армбрустера застрелили на пороге собственного дома. Официально об этом говорят, как о разбойном нападении в Джорджтауне, что, разумеется, вовсе не так.
— О, Господи!
— Я должен сообщить тебе еще кое-что. Во-первых, мы придаем «самоубийство» Свайна огласке.
— Боже мой, зачем?
— Чтобы тот, кто его убил, решил, что он вне подозрений, и — что более важно — нужно проследить, кто появится в течение ближайшей недели-двух.
— На похоронах?
— Нет, это будет «закрытая семейная церемония», без гостей и формальностей.
— Тогда кто же должен появиться и где?
— Кто-то должен прийти в поместье. Мы навели справки у адвоката Свайна, естественно, вполне официально, и он подтвердил то, что тебе сообщила жена генерала. Свайн завещал все имение какому-то фонду.
— Какому именно? — поинтересовался Борн.
— Такому, о котором ты никогда не слышал — его на протяжении нескольких лет финансировали состоятельные близкие друзья нашего августейшего генерала. Причем выглядит все очень трогательно. Он проходит под названием «Фонд помощи солдатам, морякам и морским пехотинцам»; и у него уже сменился совет директоров.
— На людей «Медузы».
— Или на их подставных лиц. Но мы это выясним.