– Поверните голову вот так, хорошо.
Сотрудник ЦРУ положил руку на затылок Мартину Линдросу, как до того он совершил то же самое с Борном.
– Смотрите прямо перед собой, – продолжал сотрудник, – и постарайтесь не моргать.
– Да я уже тысячу раз проделывал это, – проворчал Линдрос.
Не обращая на него внимания, агент включил анализатор сетчатки глаз и прочитал данные исследования правого глаза Линдроса. Сняв изображение, анализатор автоматически сравнил рисунок сетчатки с эталоном, хранящимся в памяти. Совпадение было полным.
– Добро пожаловать домой, господин заместитель директора. – Улыбнувшись, агент протянул руку. – Рады приветствовать вас в «угрюмом доме». Ваша дверь вторая налево. Мистер Борн, а ваша – третья дверь направо.
Он жестом указал на лифт, установленный после того, как особняк перешел во владение ЦРУ. Поскольку лифт управлялся с внешнего пульта, кабина уже терпеливо ждала, двери были открыты. Внутри кабины, отделанной начищенной до блеска нержавеющей сталью, не было ни одной кнопки. Лифт мог доставлять пассажиров только в подвал, где их встречал похожий на средневековый застенок лабиринт бетонных коридоров, ведущих в комнаты без окон, навевающие клаустрофобию, и таинственные лаборатории, в которых трудились врачи и психологи.
Все в ЦРУ знали, что попадание в «угрюмый дом» – следствие какого-то страшного провала. Здесь побывали многие перебежчики, двойные агенты, предатели.
После чего об этих людях больше ничего не слышали и их судьба становилась предметом бесконечных мрачных пересудов.
Спустившись в подвал, Борн и Линдрос вышли в коридор, наполненный слабым запахом моющих средств. Какое-то мгновение они постояли, глядя друг на друга. Говорить больше было нечего. Пожав друг другу руки, словно гладиаторы, которым предстоит выйти на кровавую арену, они разошлись в противоположные стороны.
В комнате, расположенной за третьей дверью направо, Борн сидел на металлическом стуле с решетчатой спинкой, прикрученном болтами к бетонному полу. Длинные лампы дневного света под потолком, закрытые стальной решеткой, гудели, словно оводы на стекле. Кроме этого стула, вся обстановка состояла из металлического стола и еще одного стула, также привинченных к полу. В углу находились унитаз из нержавеющей стали, похожий на те, что имеются в тюремных камерах, и крошечный умывальник. В остальном комната была голая, если не считать большого зеркала на одной стене, через которое из соседнего помещения можно было наблюдать за тем, кто находится здесь.
В течение двух часов Борн ждал в полном одиночестве, в обществе лишь сердито жужжащих люминесцентных ламп. Внезапно дверь распахнулась. Вошел следователь и сел за стол напротив. Достав портативный диктофон, он включил запись, положил на стол папку и начал допрос.
– Расскажите мне максимально подробно все то, что произошло с вами с того момента, как вы приземлились на северном склоне Рас-Дашана, и до того, как вы вместе с объектом поднялись в воздух.
Следователь был мужчиной среднего возраста, среднего роста, с высоким покатым лбом и тонкими, редеющими волосами. Его отличали дряблый подбородок и проницательные лисьи глаза. Он ни разу не взглянул на Борна прямо, вместо этого изучая его украдкой, словно это могло позволить ему заглянуть Борну в душу или хотя бы его запугать.
– Каким было состояние объекта, когда вы его нашли?
Следователь просил Борна повторить то, что тот уже говорил. Это обычный прием, позволяющий отсеять ложь от правды. Если подследственный лжет, рано или поздно его рассказ начнет меняться.
– Он был связан, во рту был кляп. Мне он показался очень худым – таким он остается до сих пор. Похоже, похитители кормили его лишь так, чтобы он не умер с голоду.
– Полагаю, подъем к вертолету дался ему с большим трудом.
– Самым трудным было начало. Какой-то момент мне казалось, что я вынужден буду нести его на руках. У него затекли мышцы, сил практически не осталось. Я дал ему съесть два шоколадных батончика, и это помогло. Меньше чем через час он уже довольно уверенно держался на ногах.
– Какими были его первые слова? – с фальшивой мягкостью спросил следователь.
Борн знал, что чем более небрежным тоном задается вопрос, тем большее значение имеет он для следователя.
– «Я сделаю все, что нужно».
Следователь покачал головой.
– Нет, я имею в виду, когда он только вас увидел. Когда вы вытащили кляп.
– Я спросил у него, все ли с ним в порядке…
Следователь со скучающим видом уставился в потолок.
– И что именно он вам ответил?
Лицо Борна оставалось каменным.
– Ничего. Он не произнес ни слова. Только молча кивнул.
Следователь изобразил недоумение – красноречивое свидетельство того, что он пытается заманить Борна в ловушку.
– А почему? Можно предположить, что после целой недели, проведенной в плену, он должен был обязательно что-нибудь сказать.
– Это было бы небезопасно. Чем меньше мы говорили в тот момент, тем лучше. И он это прекрасно понимал.
Борн снова очутился на периферии зрения следователя.
– Итак, первыми его словами было…
– Я сказал, что нам предстоит взобраться по расщелине в скале, и он ответил: «Я сделаю все, что нужно».
Похоже, следователь продолжал сомневаться.
– Ну хорошо, оставим это. Каким, на ваш взгляд, было его сознание в тот момент?
– На мой взгляд, ясным. Он испытал облегчение. Ему хотелось как можно быстрее выбраться на свободу.
– Вам не показалось, что он потерял связь с действительностью, страдает провалами в памяти? В его словах не было ничего странного, не к месту?
– Нет, ничего подобного.
– Мистер Борн, вы говорите очень уверенно. А у вас самого разве не было проблем с памятью?
Поняв, что его пытаются посадить на крючок, Борн испытал внутреннее облегчение. К этому методу прибегают в крайнем случае, когда все остальные попытки развалить рассказ ни к чему не привели.
– Это относится только к событиям далекого прошлого. Мои воспоминания о событиях, произошедших вчера, на прошлой неделе, в прошлом месяце кристально чисты.
Не медля ни мгновения, следователь спросил:
– Подвергся ли объект «промыванию мозгов», работает ли он на противника?
– Человек, который сейчас находится в кабинете напротив, – это тот Мартин Линдрос, каким он всегда был, – ответил Борн. – В самолете по дороге домой мы говорили о том, что было известно только нам двоим.
– Будьте добры, выразитесь более конкретно.
– Линдрос подтвердил личность террориста Фади. Сделал набросок его портрета. Для нас это является огромным прорывом. До этого Фади оставался для нас тайной за семью печатями… Кроме того, Мартин назвал имя правой руки Фади: Аббуд ибн Азиз.