– Бен, давай обойдемся без изысканий в Талмуде, – возразил Уайтхэд. – Мы имеем дело с сиюминутной реальностью. Пожалуйста, выражайся яснее.
– Вот почему все это так реально, – загадочно ответил Вальберг. – Отсчет ведется с незапамятных времен… Видит бог, у вашего Иисуса не было ни денег, ни сокровищ, чтобы раздавать их людям, убеждая в правоте своего учения. Но в считаные десятилетия после его смерти на кресте – в пределах полувека – христианское движение начало распространяться по всему тогдашнему цивилизованному миру. А новообращенным принадлежали все богатства мира.
– Ну и? – не унимался Николс.
– Мысли, пророчества, мечты Иисуса были приняты теми, кто поверил в него. И для этого не потребовалось никаких денег.
– Ну и? – раздраженно взревел Фаулер, начиная терять терпение.
– Предположим, один из апостолов или даже сам Иисус в предсмертной исповеди признался, что все это было обманом. Что все его учение – не более чем честолюбивая попытка разделить евреев. Что произошло бы в этом случае?
– Будь я проклят, если хоть что-нибудь понимаю! – ответил негодующий Уайтхэд.
– Христианское движение оказалось бы потоплено, армии новообращенных были бы потеряны, и вся их вера была бы напрасна…
– Ради всего святого, Бен! – вмешался Фаулер, переполненный гневом. – Какое отношение все это дерьмо имеет к нам?
– Аль отчасти прав, Джеми: ты действительно мыслишь ограниченными категориями.
– Сукин ты сын, не проповедуй, а выражайся яснее!
– Господа, дайте волю воображению, – предложил Вальберг. Поднявшись с кресла, он медленно и раздельно, тоном опытного дельца, каковым и являлся, принялся читать лекцию группе молодых выпускников финансового факультета. – Речь идет о взаимном воздействии и противоречии между непосредственными финансовыми ресурсами и каналами влияния, через которые должны распределяться эти ресурсы. В то время как голландец, внук барона Матарезе, действует в вакууме беспросветного мрака, далекий и недосягаемый, Джулиан Гуидероне, сын миропомазанного Пастушонка, путешествует по всему свету, проверяя и поддерживая армию Матарезе. С логической точки зрения один не может обойтись без другого, однако реальность гласит, что обращенные верят тому, кого видят и знают. В конечном счете влияние одерживает верх над непосредственными финансовыми потоками хотя бы благодаря зрительной памяти. И подтверждение моей точки зрения можно найти на всех фондовых рынках мира, как положительные, так и отрицательные.
– То есть ты хочешь сказать, – задумчиво промолвил Альберт Уайтхэд, – что Гуидероне может как сберечь все наше дело и тем самым спасти нас, так и взорвать все к чертям, оставив нас у разбитого корыта, твою мать.
– Именно это я и хочу сказать. И не тешьте себя иллюзиями, что он сам не сознает свои силы.
– Найдите его! – вскричал Джемисон Фаулер. – Найдите этого долбаного сына Пастушонка!
Решив, что в Бахрейне небезопасно, Джулиан Гуидероне вылетел в Париж, предупредив Амстердам относительно того, куда он направляется и сколько времени намеревается там пробыть. Как и следовало ожидать, Матарейзен отвечал прохладно, своим тоном ясно давая понять: ископаемая реликвия, известная как сын Пастушонка, больше не является для него человеком, к которому нужно относиться с почтением. Что ж, пусть будет так. Почтение вернется потом, когда молодой дурак поймет, что Амстердам не может действовать в одиночку.
Время уже близилось к вечеру, и фешенебельная авеню Монтень была запружена машинами, в основном такси и лимузинами, развозившими представителей высшего класса по своим изящным особнякам, скрытым зеленью. Гуидероне стоял у окна и смотрел на улицу. Он думал о том, что следующие несколько недель станут прологом к хаосу и прелюдией к полному мировому господству. Многие из тех, кто сейчас выходит из автомобилей на этой улице достатка, в ближайшее время столкнутся с обрушившейся на них финансовой нестабильностью. Поднявшиеся к вершинам власти низвергнутся вниз, советы директоров начнут срочно отменять непомерные оклады и пенсии, предпочитая судебные разбирательства дальнейшему падению своих корпораций в пропасть экономической катастрофы. Независимо от Яна ван дер Меера Матарейзена, все идет строго по графику. Ван дер Меер так и не смог постичь всю глубину строк Шекспира: «Сравниться может время, что проходит меж совершеньем тягостного дела и первым побуждением к нему, с тревожным сном иль грозным привиденьем». Привиденье или жуткий сон необходимо принимать в расчет, анализировать и в конечном счете отвергать. Ибо «тягостному делу» не должно мешать ничто; недопустимы ни преждевременное выступление, ни промедление. Решающее значение имеет полная согласованность; она создаст ударную волну, которая разом парализует все промышленно развитые государства. Именно этот паралич, каким бы непродолжительным он ни был – будет ли речь идти о нескольких неделях или даже о месяце, – станет определяющим. Его окажется достаточно для того, чтобы легионы Матарезе вышли из тени и заполнили образовавшийся вакуум.
Матарейзену придется уяснить, что эмоциональные сомнения, какими бы заманчивыми они ни были, являются недопустимыми. По сути дела, они не более чем колдобины на величественной авеню, которая ведет к полной и окончательной победе Матарезе. Ну почему заносчивый ублюдок никак не может это понять?
Неожиданно зазвонивший телефон напугал Джулиана. Этот парижский номер был известен одному только Амстердаму. А также нескольким очень красивым женщинам, которые обменивали любовные утехи на деньги и драгоценности; однако никому из них не было известно о том, что он находится сейчас здесь. Сын Пастушонка подошел к аппарату и снял трубку.
– Да?
– Мистер Гуидероне, это Орел.
– Черт возьми, откуда у тебя этот телефон? Ты должен держать связь только с Амстердамом!
– Этот номер я узнал через Амстердам, сэр.
– И в честь какого же чрезвычайного события Амстердам тебе его дал?
– Сэр, я не стал вдаваться в подробности, полагаю, ради вашего же блага.
– Что? Ты не стал вдаваться в подробности, разговаривая с Кайзерсграхт?
– Прошу вас, сэр, выслушайте меня. Я сказал им – точнее, ему, что мне нужно связаться с вами по одному вопросу, который не имеет отношения к общему делу. Поскольку у него никогда не было повода усомниться в моей искренности и преданности, он поверил мне на слово.
– Подозреваю, с готовностью. Судя по всему, я больше не числюсь в списке его главных приоритетов.
– Со стороны Амстердама это было бы большой глупостью, мистер Гуидероне, – поспешил заверить звонивший из Вашингтона Орел. – Вы являетесь сыном Пасту…
– Да, да! – воскликнул Джулиан. – Так почему же ты захотел связаться со мной? Что там стряслось?
– Все разведывательные ведомства Соединенных Штатов получили секретное указание установить ваше местонахождение.
– Это же абсурд! Вашингтон еще много лет назад официально признал мою смерть!