Камерон Прайс постучал в дверь двухкомнатных апартаментов четы Скофилдов в главном особняке. Времени было половина шестого утра; впустившая его Антония с трудом подавила зевок. Она извинилась за свой вид: фланелевую пижаму.
– Сейчас накину халат и скажу своему брюзге, что ты пришел. И надо будет сварить кофе; без него Брэй – сущее чудовище.
– Тони, не сто́ит беспокоиться…
– Стоит, – прервала его Антония, – если и не ради тебя, то ради него. Ты бы не нагрянул к нам в такой час без крайней необходимости.
– Тут ты права.
– В таком случае, заходи, но заткни уши, пока я буду готовить кофе и будить Брэя.
Прайс проследовал за ней на крохотную кухоньку, отгороженную в углу одной из комнат.
– Брэндон настолько суров?
– Представь себе ревущего льва, Кам. Брэй привык к тропическому времени. А там день начинается часов в десять – в половине одиннадцатого.
– Знаешь, по-английски ты говоришь чертовски хорошо.
– Виноват в этом исключительно Брэй. Когда мы решили остаться вместе, он притащил мне десятки пластинок, кассет с курсами «Говорите по-английски правильно» и так далее, и так далее. Сам Брэй учился в Гарварде, но сейчас он утверждает, что у меня английская грамматика еще лучше, чем у него. И, если честно, в этом он прав. Брэй не может отличить неопределенное причастие от наречия.
– И я тоже, – усмехнулся Камерон, усаживаясь за столик. Антония тем временем занялась кофеваркой. – Но если ты позволишь мне немного любопытства – а ты имеешь полное право отказать, – как получилось, что вы решили, как ты только что выразилась, «остаться вместе»?
– Наверное, самым очевидным было бы ответить, что это любовь, – сказала Антония, отрываясь от белой пластмассовой кофеварки и поворачиваясь лицом к Прайсу. – И, определенно, физическое и эмоциональное влечение сыграло свою роль, но было и нечто другое, нечто большее. Брэндон Скофилд попал в страшный переплет, за ним охотились и его враги, и собственное начальство, причем и те и другие желали его смерти. Он мог бы – они с Талейниковым могли бы – пойти на многочисленные компромиссы, тем самым отменив вынесенный им смертный приговор. Но они этого не сделали, так как им стала известна правда о Матарезе. Вся правда, Камерон. Многие, слишком многие из числа сильных мира сего испугались пойти следом за ними, потому что среди них расползлась ржавчина измены… Брэй и Василий послали этих людей ко всем чертям и пошли до самого конца. Талейников умер, чтобы дать нам с Брэем возможность ускользнуть из кровавой мясорубки, и я осталась с гигантом, с человеком думающим и непритязательным, во многих отношениях мягким, до тех пор пока не возникает необходимость стать жестоким. И этот человек был готов без колебаний отдать за меня свою жизнь. Ну как я могла не полюбить такого человека, как могла не проникнуться к нему бесконечным восхищением?
– Брэндон не производит на меня впечатление человека, которому нужно, чтобы им восхищались. По-моему, он, наоборот, чурается этого.
– Ну разумеется. Потому что это напоминает ему о «плохих днях», как он называет то время. То время, когда последнюю черту подводило оружие: или убивал ты, или убивали одного из твоих друзей.
– Но все это осталось в прошлом, Тони. «Холодная война» закончилась. Сейчас такого больше нет.
– Прошлое является Брэю в кошмарных снах. Своей пулей он обрывал жизнь молодых и стариков. Память об этом навсегда останется с ним.
– Но если бы он не нажимал на спусковой крючок первым, убивали бы кого-нибудь из его друзей. Брэндон же должен это понимать.
– Наверное, он все понимает. По-моему, его всегда больше беспокоили юные фанатики. Слишком юные, слишком уязвимые, чтобы отвечать за то безумство, которое творилось их руками.
– Антония, это были убийцы.
– Это были дети, Камерон.
– Не в моих силах решить проблемы Брэндона, да и, по большому счету, я пришел к вам не для этого.
– Разумеется. Кстати, а зачем ты пожаловал к нам в столь ранний час?
– Почему бы тебе не разбудить своего льва? Это поможет сберечь время, потому что я не хочу повторять свой рассказ дважды. Если честно, у меня нет никакого желания задерживаться здесь надолго – на тот случай, если за мной сейчас пристально наблюдают.
– Даже так? – спросила Антония, глядя Камерону в глаза.
– Даже так, – тихо подтвердил Прайс.
Через пять минут на кухню вошел растрепанный Скофилд, а следом за ним – Антония. Оба были в халатах: Антония – в новом, белом, махровом; Брэндон – в доисторическом, чистом, но порванном в нескольких местах.
– Если бы мы остановились в приличной гостинице, – кратко заметил он, поймав на себе вопросительный взгляд Прайса, – я бы смог стащить приличный халат… Черт побери, сынок, что у тебя? Это должно быть нечто важное, иначе я наложу на тебя взыскание – или как там делается у этих идиотов-военных? Да, а где кофе?
– Садись, дорогой, уже наливаю.
– Ну, Кам, выкладывай, с чем пришел. По своей воле я не вставал в такой ранний час с той жуткой ночи в Стокгольме, когда одна молодая дама случайно ошиблась номером…
– Болтун, – с мягким укором произнесла Антония. Поставив на стол две чашки кофе, она подсела к мужчинам.
– А ты сама не будешь? – спросил Прайс, кивая на свою чашку.
– Я предпочитаю чай, и мои запасы подошли к…
– А я умираю от любопытства, черт побери! – прервал жену Скофилд. – Говори, юноша.
– Помнишь, я жаловался тебе на то, что подполковник Монтроз ходила за мной повсюду как привязанная?
– А то как же. И я помню также, что предположил, не запала ли она на тебя.
– Что я тотчас же отмел. Наша Лесли ко мне совершенно равнодушна. Хочешь верь, хочешь нет, но я знаю в этом толк, и мы не в Стокгольме. Поэтому, когда на прошлой неделе погиб Брэкет и Монтроз возглавила службу безопасности, я решил, что настала пора поменяться с ней местами. Обязанностей у нее стало во много раз больше, внимание ей приходится разделять на десять разных дел, к тому же Монтроз хочет выслужиться и составить о себе хорошее мнение в Пентагоне.
– Одним словом, ты начал за ней следить, так? – Брэндон подался вперед, и его глаза на морщинистом лице, склонившемся над чашкой кофе, зажглись огнем.
– Да, очень осторожно, преимущественно ночью. Дважды, первый раз в три часа ночи, второй раз – в четверть пятого утра сегодня Монтроз покидала свою комнату и отправлялась на лодочную станцию. Там под потолком один светильник, закрытый решеткой; оба раза она его включала. Я подкрадывался к маленькому окошку справа и заглядывал внутрь. В обоих случаях Монтроз доставала свой сотовый телефон и с кем-то разговаривала.
– Но это же бесконечно глупо, – заметил Скофилд. – Прослушивать разговоры по сотовому телефону можно с помощью самого примитивного сканера радиочастот. К этому средству связи можно прибегать только в крайнем случае.