Кендрик кивнул.

— Что ж, джентльмены, — сказал он, — разрешите откланяться.

Выйдя в холл, он столкнулся с черноволосым кряжистым молодым человеком, у которого были резкие черты лица и пристальный взгляд. Жетон зеленого цвета на лацкане говорил о том, что это секьюрити.

— Добрый вечер, конгрессмен, — сказал сексот, протягивая руку. — Для меня большая честь приветствовать вас.

— Добрый вечер. — Кендрик ответил крепким рукопожатием.

— Конгрессмен, я прекрасно знаю, что мы не должны распространяться на тему о том, кто здесь бывает, — продолжил секьюрити, не отпуская руку Эвана, — но приходится нарушить это правило ради моей матушки. Она живет в Нью-Йорке. Пожалуй, ее бзик выглядит сродни помешательству, но она считает, что вы должны претендовать на место Папы Римского.

— Ну, только если папская курия сочтет, что без меня в Ватикане обойтись никак не смогут, — улыбнулся Кендрик. — Вице-президент попросил меня зайти к нему. Он предупредил, что будет у себя.

— Да, да, конечно! Его дверь направо, пожалуйста. Он будет рад, поскольку у него сейчас весьма нервный посетитель. Я лично его проверил. Оружия при нем, конечно, не оказалось, но вещи с собой я ему взять не позволил. — Секьюрити кивнул на портплед, перекинутый через спинку стула возле Двери. На полу стоял черный медицинский саквояж.

Эван уставился на эту принадлежность медицинских работников. Где он видел этот саквояж? Память сработала мгновенно. Высокий, улыбчивый врач... Появляется на пороге его Дома, жизнерадостным тоном заявляет, мол, вот только послушает легкие, возьмет кровь на анализ и...

— Если вы не против, — сказал Кендрик, — откройте, пожалуйста, дверь!

— Сначала я обязан постучать, — возразил секьюрити.

— Делайте так, как я говорю, — бросил резко Кендрик.

— Вице-президент будет недоволен, сэр. У нас принято прежде стучать.

— Ни прежде, ни после! — сказал Кендрик, выделяя голосом каждое слово. — Распахните дверь, я беру на себя всю ответственность.

— Да, да, конечно! Если кто и имеет право входить без стука, то это вы...

Дверь распахнулась, и до Кендрика долетели слова, сказанные Боллингером:

— То, что вы предлагаете, — сущее безумие! — Он оглянулся. — Вы ко мне?

Кендрик ворвался в кабинет и остолбенел, встретившись взглядом с доктором Юджином Лайонсом, с несуществующим Юджином Лайонсом.

— Это вы? — закричал Эван, обретя дар речи. — Он умирает... Вы убили его, он умирает из-за вас... Вы все будете виноваты в его смерти, все...

В следующее мгновение голову Кендрика как бы сдавило железным обручем, сильный удар коленом в промежность пронзил его острой болью, к тому же чьи-то сильные пальцы надавили на глазные яблоки...

Несмотря на страшную боль, он все-таки различил торопливые приглушенные реплики:

— Держу его, не двинется!

— Закройте дверь!

— Принесите мой саквояж! Проследите, чтобы никто не вошел!

— О Господи! Он знает, он обо всем догадался...

— Что нам делать?

— Я знаю кое-кого, кто нам поможет.

А потом Кендрика обволокла темнота, что сродни забвению.

Глава 40

Сначала Кендрик ощутил влажный ветер и брызги на лице, потом покачивание. Где это он? Эван открыл глаза. Темно... Он на корме какого-то судна. За кормой вспенивается кильватерный след... Кендрик попытался привстать. Ничего себе! Нет возможности пошевелить ни рукой, ни ногой. Оказывается, его крепко-накрепко пристегнули брезентовыми ремнями к железному полукреслу, прикрепленному болтами к полу, на котором размытая полоса света.

Кендрик оглянулся и встретился взглядом с темноволосым секьюрити, у которого матушка проживает в Нью-Йорке и прочит конгрессмена Эвана Кендрика на место Папы Римского. Вот так так!

— Ну что, конгрессмен? Смотрю, вы, грубо говоря, оклемались, — произнес секьюрити нараспев и с явной усмешкой.

— Ты что это себе позволяешь? — рявкнул Кендрик. — Ну-ка, расстегни ремни!

Эван завозился, пытаясь высвободить руки.

— Сильная килевая качка, конгрессмен! — сказал секьюрити. — Пришлось принять соответствующие меры, дабы вы не свалились за борт. Я вот и сам пристегнулся! Был бы штиль — другое дело! А вам требовалось непременно побыть на свежем воздухе.

— Побыть на свежем воздухе, — повторил Кендрик с сарказмом в голосе. — Каким образом я здесь оказался? Насильно меня сюда доставили? Вкололи наркотики? Учтите, вы ответите за противоправные действия по всей строгости закона, а это, как минимум, двадцать лет. А этот сукин сын Боллингер подвергнется импичменту и...

— Спокойно, конгрессмен, спокойно! — оборвал его секьюрити, вскидывая руки и делая останавливающий жест ладонями. — Наркотики какие-то выдумали... Седативный препарат пришлось вколоть. Да! А то вы прямо чуть с ума не сошли... Набросились на гостя вице-президента ни с того ни с сего... Вы же могли его убить!

— Его мало убить, этого негодяя! Где он, где Лайонс? Где этот врач-преступник?

— Врач-преступник? С чего это вы взяли?

— Все вы преступники! Машина, на которой я приехал к Боллингеру, где она? Водитель, который был за рулем, прекрасно знает, что я не покидал резиденцию Боллингера. Да и в офисе у меня знают, что вечером я отправился на встречу с ближайшими помощниками вице-президента и не вернулся.

— Как это не выходили? Вышли, сели в машину и уехали. Правда, вы не очень хорошо себя чувствовали, поэтому надели очки с затемненными стеклами, да еще водителю довольно щедрые чаевые отвалили.

Судно сделало поворот и накренилось на правый борт. Эван зажмурился, а когда судно выровнялось, он открыл глаза и, к своему величайшему удивлению, обнаружил, что на нем чужие брюки из вельвета в широкий рубчик и джинсовая рубашка черного цвета.

— Подлецы! — сказал он и поморщился. — Но ведь кто-то все-таки видел меня в отеле?

— В каком отеле? — ухмыльнулся секьюрити. — Вы ни в какой отель не заезжали. Как только сели в машину, сразу велели водителю отвезти вас в парк Бальбоа. Мол, там у вас назначена деловая встреча. И добавили, что, когда будете возвращаться домой, возьмете такси.

— Ты, сукин сын! — выкрикнул Кендрик. — Переодел в мою одежду какого-то подлеца, разыгравшего спектакль с водителем вице-президентской машины. — Вы все — подонки и наемные киллеры!

— Остыньте, конгрессмен! Спектакль, как вы выразились, с переодеванием имел место, но это было сделано исключительно для того, чтобы вас не узнали, поскольку вы вели себя неадекватно. Что вы там нюхали, что ширяли, нам неведомо, но то, что вы вели себя как pazzo, [50] говоря словами моего дедушки, сомнения ни у кого не вызывало. Вы меня понимаете?