Морвен вздохнул.

— Отпуск ты себе купила…

— Только отпуск? Надолго?

— Это ты определишь сама.

(1990)

VI

Начало сводить бедро, и Таня, перенеся вес тела, медленно вытянула ногу в сторону и принялась одной рукой массировать затекшую мышцу. Вторая рука придерживала пристроенную на камне снайперскую винтовку, а глаза через редеющий туман пристально вглядывались в пока еще смутные очертания двухэтажного дома-башни, притулившегося на крутом горном склоне по ту сторону тихого фьорда.

Теперь уже скоро. Главное — чтобы напарник не подкачал, не начал свой фейерверк до того, как можно будет уже разглядеть лица… Таня навела фокус оптики. В прицеле плавали декоративная железная ограда, «мерседес», пристроившийся у самых воротец, ряд голубых сосенок на газоне, тянущемся вдоль фасада. Черная входная дверь под козырьком, подковообразные окна первого этажа, на втором — сплошное стекло, забранное в чуть заметные отсюда переплеты, темно-зеленые шторы, закрывающие вид внутрь. Широкий балкон, на нем — садовый столик со стульями.

Детали пока немного расплываются, слева от двери видно овальное углубление, а дверного молоточка пока не разглядеть, о наличии букв на бронзовой табличке можно только догадываться. Ну, еще чуть-чуть…

Интересно, а что бы подумали доктор Барроха, художник Роман Астрай, его пухлая супруга Винсента или другие завсегдатаи «Эскауди-клуба», увидев свою соседку по фешенебельному горному предместью Сан-Себастьяна, эксцентричную, суховатую в общении англичаночку в шелковых красных шароварах и с неизменной сигарой в зубах, нигде не показывающуюся без пожилого усатого слуги-соотечественника, здесь, на другом краю Европы, да еще в таком умопомрачительном виде? Черно-серый пятнистый камуфляж, в котором почти сливается со здоровенной каменюкой, сплошь поросшей лишайником, физиономия размалевана сажей, как у трубочиста, в руках — вполне серьезное и современное орудие убийства… Теннис, поло, уроки испанского, по вечерам канаста с дамами или покер с мужчинами, изредка — стаканчик легкого вина к традиционной баскской «пиль-пиль», которую непревзойденно готовит дон Хоакин, клубный шеф, а в начале одиннадцатого — безмолвного слугу под ручку и в уединенный домик, окруженный лимонными деревьями. Буэнос ночес, милостивые государыни и милостивые государи, завтра встретимся вновь! Такое вот размеренное, тихое, благопристойное существование, от которого ночами хотелось выть…

Фразу, которой Морвен закончил тот принципиальный разговор, Таня поначалу всерьез не приняла, более того, посчитала бессмысленной. Чтоб самой обратно запроситься — в шестерки к легавым, даже самым хитромудрым?! А хо-хо не хо-хо, как кто-то в какой-то книжке говорил? Тогда ей казалось, что главное — выйти из смертельного клинча, отторговать время, минимум свободы, а дальше как карта ляжет, мир большой… И внешне вроде все неплохо вытанцевалось: уютный домик с видом на Бискайский залив из мансардного окна, очень приличное денежное содержание (компенсация, надо полагать, за загубленный бизнес, с которого, кстати, и сами псы позорные поживились неплохо — как-никак, главные инвесторы, хоть и закулисные). Мадам рантье — не жизнь, а мечта идиота. И пригляд самый нехитрый — старый приятель Эрвин, по совместительству шофер и домашний мастер, и Флора, женушка его, по совместительству экономка. Modus operandi — вести себя смирно, номеров не откалывать и держать рот на замке. И все. Получив такие условия, Таня нисколько не сомневалась, что через месяц-другой, когда разберется в обстановке и притупит примерным поведением бдительность стражей, сбежит непременно — и организует себе самую блистательную «перемену участи».

Но что-то сломалось в ней, будто заклятие навели. Пробили энергетической стрелой. Сорок восемь Таниных мужских процентов, неукротимые и отважные, тщетно бились в невидимых цепях, которыми обвила их внутренняя женщина Морвена, а явленная миру женщина Таня — мисс Дарлин Теннисон — не находила себе места от внутренней пустоты, все настойчивей требующей заполнения. Она прилагала все силы, чтобы не поддаваться этой пустоте, до изнеможения забивая день всякими внешними делами. Жесткий, расписанный по минутам режим: утренние вылазки на базар в компании Флоры и Эухении, прислуги из местных, спорт и светское общение в клубе, походы в горы, в пещеры, на дальние пляжи. К урокам испанского прибавились занятия другими языками — итальянским, немецким… Вскоре в доме появился кабинетный рояль. Через клуб втянулась в благотворительность, в сопровождении неизменного Эрвина разъезжала с пакетами дешевой еды, одежки, лекарств по бедным предместьям, по деревням, посещала больницы. На чаи и душеспасительные беседы в дамский клуб ее сопровождала Флора. И еще были книги — как отдых, как работа, даже как авер-сионная терапия: по часу в день заставляла себя читать Жан-Жака Руссо в оригинале, со словарем, естественно. Более мерзкое занятие было трудно вообразить, зато потом как хорошо!.. Не спилась, не удавилась, не сошла с ума, не кинулась в ножки Эрвину, чтобы поскорее отрапортовал шефам о ее капитуляции. И это было настоящее чудо.

А весной, через полтора года этой ракушечной жизни, начались многозначительные перемены. Как-то подозрительно резко отбыл на родину Эрвин лечить за казенный счет простатит, хотя никогда прежде на здоровье не жаловался.

Таня вся ждала, когда же пришлют сменщика. Так и не прислали, а через неделю засобиралась и Флора.

— Когда ждать обратно? — поинтересовалась Таня.

— Может, скоро, а может, и никогда, — ответила Флора. — Это как прикажут. Вы ведь и без нас не пропадете.

Это, конечно, верно, но все-таки очень хотелось знать, что означает этот ход Морвена. То ли хочет, внушив ложное чувство свободы, спровоцировать на необдуманные действия, то ли еще какую-нибудь пакость задумал. Например, «зачистку», предварительно выведя из-под удара своих людей… А может, деликатно, не теряя лица, намекает, что «карантин» закончен и катись, милая, куда хошь…

Еще до отъезда Флоры доктор Барроха полюбопытствовал за коктейлем, куда же сеньорита Теннисон подевала своего верного Брикстона, и, узнав, что она оказалась вынуждена с ним расстаться, порекомендовал своего Пако, который все равно занят у доктора неполную неделю и будет только рад подзаработать сотню-другую песет. Таня съездила в банк, где узнала, что причитающаяся ей на этот год сумма переведена полностью, потом смоталась с ночевкой в соседнюю Кантабрию. Ничего подозрительного она не заметила, никакого «хвоста» не засекла.

И тогда она решила прокатиться по хемингуэйевским местам — в Памплону, на знаменитую корриду. Утречком, стоя на балконе гостиницы с чашечкой кофию, сподобилась лицезреть, как кучка местных идиотов, одетых как совковые пионервожатые на торжественную линейку, состязалась в беге с плотным табунчи-ком диких боевых быков, перегоняемых из загона на арену. Выдерживали, естественно, не более десятка метров гонки, а потом сигали через заградительные щиты, выставленные вдоль всей улочки. Но повезло не всем. Одного красногалстучного красавца на глазах у Тани размесили в фарш бычьи копыта. Machismo требует жертв… После этого сама тавромахия показалась пресноватой, несмотря на по-южному густую сексуальную ауру, источаемую зрелищем. Подкачали бычки, не насадили на рога ни одного из тех разряженных пижонов, что на все лады — конными и пешими, с пиками, тряпочками и шпагами — выделывались перед ревущей публикой.