— Ты под моей защитой, — успокоила его Робин. — Ты и весь караван.
Боевой отряд матабеле появился перед ними неожиданно, на заре — матабеле всегда нападают в эти часы.
Они выросли как из-под земли и окружили лагерь — могучая фаланга пятнистых щитов и качающихся перьев. В лучах восходящего солнца поблескивали широкие лезвия ассегаев. Старый Каранга растворился в ночи, с ним исчезли и все носильщики. В лагере не осталось никого, кроме готтентотов.
Предостережения Каранги оказались ненапрасными: все готтентоты выстроились за оградой с ружьями на изготовку, примкнув штыки.
Матабеле, окружившие лагерь, стояли молча, словно статуи из черного мрамора. Казалось, их тысячи и тысячи, хотя здравый смысл подсказывал Робин, что ее обманывают разгоряченное воображение и плохой свет. Их сотня, от силы две, решила она.
Рядом с ней Юба прошептала:
— Номуса, нам ничего не грозит. Мы вышли за пределы Выжженных земель, мы не на земле моего народа. Они нас не убьют.
«Хотела бы я разделять ее уверенность», — подумала Робин и поежилась, не только от утренней прохлады.
— Смотри, Номуса, — уверяла Юба. — С ними носильщики, а многие амадода сами несут исибаму — ружья. Если бы они хотели боя, они бы не стали обременять себя таким грузом.
Робин видела, что девушка права, у многих воинов висели на плече ржавые ружья, а из записок деда она помнила, что матабеле, затевая серьезный бой, вручают ружья носильщикам: они не доверяют огнестрельному оружию, не умеют стрелять мало-мальски метко и полагаются на оружие, которое изобрели и довели до совершенства их предки.
— Носильщики несут товары для обмена, это торговый отряд, — прошептала малышка-нгуни.
Носильщиками были молодые воины-новобранцы, они стояли колонной позади боевого кольца. Ящики и тюки, которые носильщики держали на головах, показались Робин знакомыми, и остатки страха сменились гневом.
Все ясно: это торговцы, они возвращаются по дороге с востока, и у Робин не оставалось сомнений, чем они расплатились за эти презренные товары.
— Работорговцы! — бросила она — Именем Господа милосердного, это те самые работорговцы, каких мы ищем, возвращаются со своего грязного дела. Юба, скорее иди и спрячься, — приказала она.
Зажав под мышкой «шарпс», она вышла через пролом в колючей изгороди, и ближайшие воины в кольце немного опустили щиты и с любопытством уставились на нее. Такая перемена в отношении подтвердила догадку Юбы: их намерения миролюбивы.
— Где ваш индуна? — голосом, звенящим от гнева, спросила Робин, и их любопытство сменилось изумлением.
Плотные ряды заколыхались, и появился человек, колоритнее которого она в жизни не встречала.
В его осанке безошибочно угадывалось благородство. Это был воин, закаленный в сражениях и увенчанный славой. Он остановился перед ней и заговорил низким, спокойным голосом. Ему не приходилось повышать его, чтобы быть услышанным.
— Где твой муж, белая женщина? — спросил он. — Или отец?
— Я говорю за себя и за свой народ.
— Но ты женщина, — возразил высокий индуна.
— А вы работорговец, — накинулась на него Робин, — вы торгуете женщинами и детьми.
С секунду воин недоуменно смотрел на нее, потом вскинул подбородок и засмеялся тихим, мелодичным смехом.
— Ты не просто женщина, — смеялся он, — ты дерзкая женщина.
Индуна сдвинул щит к плечу и прошел мимо. Он был так высок, что Робин пришлось задрать голову, чтобы посмотреть на него. Походка его была упругой и уверенной. Мускулистая спина блестела, словно покрытая черным бархатом, высокие перья на головном уборе покачивались, боевые трещотки на лодыжках шелестели при каждом шаге.
Он быстро прошел через пролом в колючей изгороди, и Робин знаком велела капралу-готтентоту взять штык «на караул» и шагнула в сторону, пропуская индуну.
Окинув лагерь быстрым взглядом, индуна сразу все понял и рассмеялся.
— Ваши носильщики разбежались, — сказал он. — Эти шакалы машона за день пути чуют запах настоящего мужчины.
Робин прошла за ним в лагерь и спросила с непритворным гневом:
— По какому праву вы вторглись в мой крааль и напугали моих людей?
Индуна обернулся к ней.
— Я человек короля, — сказал он, — и иду с королевским поручением. — Словно бы это объясняло все.
Индуна по имени Ганданг был сыном Мзиликази, короля и верховного властителя матабеле и всех подчиненных им племен.
Его мать происходила из древнего рода Занзи, пришедшего с юга, но она была младшей женой, и поэтому Ганданг не мог надеяться унаследовать отцовский престол.
Однако он был в числе отцовских любимцев. Мзиликази, не доверявший почти никому из сыновей и ни одной из сотен своих жен, верил этому сыну, не только потому, что тот был красив, умен и бесстрашен, но и потому, что он строго соблюдал законы и обычаи народа и не раз доказывал преданность своему отцу и королю.
За это, как и за другие заслуги, Ганданг был отмечен многими почестями, о чем свидетельствовали кисточки из коровьих хвостов на руках и ногах. В двадцать четыре года он стал самым молодым индода, удостоенным венца индуны и места в высоком совете народа, где к его голосу внимательно прислушивались даже седые старцы.
Если предстояло разрешить трудную задачу или надвигалось тяжелое сражение, стареющий король, изуродованный подагрой, все чаще и чаще обращался к высокому стройному юноше.
Поэтому, узнав о предательстве одного из индун, командовавшего пограничными отрядами на юго-восточном участке полосы Выжженных земель, Мзиликазн, не долго думая, призвал Ганданга, самого верного сына.
— Бопа, сын Баквега, предатель.
Отдавая приказ, отец снизошел до того, чтобы разъяснить его, — это было знаком благоволения к Гандангу.
— Поначалу он, как и было приказано, убивал нарушителей, пересекших границу Выжженных земель, но потом в нем выросла жадность. Он не убивал их, а захватывал, как скот, и продавал на запад португальцам и арабам, а мне сообщал, что они мертвы. — Старый король пошевелил распухшими ноющими суставами, понюхал табаку и продолжил: — Бопа стал жаден, и люди, с которыми он торговал, тоже жадны, поэтому он начал искать для торговли другой скот. По собственному почину он втайне начал совершать набеги на племена за пределами Выжженных земель.
Стоя на коленях перед отцом, Ганданг ахнул от изумления. Это противоречило законам и обычаям: племена машона, жившие за границей Выжженных земель, были «королевским скотом», и совершать набеги на них дозволялось только по приказу короля. Чтобы кто-то узурпировал власть короля и захватывал принадлежавшую ему добычу — это был худший вид измены.
— Да, мой сын, — кивнул король, видя ужас Ганданга. — Но его жадность не знала границ. Он жаждал безделушек и барахла, которые приносили ему сулумани, и, когда «скота» из племени машона стало недоставать, он обратился против собственного народа.