— Невольничий корабль! — От возбуждения он даже заикался. — Американец! «Гурон»!
— Что? — выспрашивала доктор. — Что?
— Он уходит… они отпустили его!
Ее спаситель чуть не плакал от ярости и отчаяния. Робин побледнела и застыла.
— Не может быть.
— Пойдемте! — сказал Клинтон. — У меня коляска у ворот.
Капитан кричал кучеру, чтобы он поторапливался, тот хлестал лошадей, и до вершины Сигнального холма животные добрались все в мыле, с покрытыми пеной грудью и передними ногами.
Как только кучер остановился, Кодрингтон соскочил на землю и подвел Робин к обочине дороги, проходившей по крутому склону холма над бухтой. По зеленой поверхности моря, испещренной пляшущими белыми гребешками — юго-восточный ветер поднимал волну — беззвучно скользил стройный американский клипер.
Поравнявшись с низкой темной громадой острова Роббен, клипер изменил курс. На его реях, как первые весенние цветы, распустились новые паруса. Мужчина и женщина молча смотрели на прекрасный корабль. Тот слился с молочно-белой морской дымкой, превратился в призрачный силуэт и внезапно исчез.
По-прежнему молча они вскарабкались по склону холма к ожидавшему их экипажу. Ни один из них не произнес ни слова, пока экипаж не въехал в ворота поместья Картрайтов. Клинтон взглянул Робин в лицо. В нем не было ни кровинки, даже губы побелели, как слоновая кость, и дрожали от едва сдерживаемых чувств.
— Я понимаю, что вы испытываете. После всего, что мы пережили, увидеть, как это чудовище уходит подобру-поздорову… Разделяю ваше горе, — тихо произнес он, но дочь Фуллера Баллантайна неистово встряхнула головой и снова застыла.
— У меня есть и другие новости, — продолжил Кодрингтон, когда решил, что она достаточно оправилась.
— В числе пассажиров на корабле из Ост-Индии, что вчера бросил якорь в бухте, есть контр-адмирал. Трудяга Кемп пригласил его, чтобы набрать кворум для трибунала. Процесс начнется завтра.
Робин тотчас же повернулась к нему, ее лицо выражало тревогу и озабоченность.
— Я буду каждое мгновение молиться за вас. — Она порывисто протянула руку, капитан крепко сжал ее.
Это прикосновение выпустило у нее в душе на свободу что-то, что до сих пор держалось под крепким замком, и горячие сухие глаза наполнились слезами.
— О, моя дорогая доктор Баллантайн, — прошептал Клинтон. — Пожалуйста, не нужно мучиться из-за меня.
Но Робин сквозь слезы видела призрачные очертания прекрасного стройного корабля, исчезающие в перламутровой морской дымке, и горькие рыдания сотрясли ее тело.
Пол бального зала Адмиралтейства был выложен в шахматном порядке квадратами из белого и черного мрамора. Люди располагались на нем, как шахматные фигуры, в случайном порядке, словно пройдя через все превратности долгого и трудного эндшпиля.
Робин Баллантайн в юбке и блузке спокойного зеленого цвета стояла во главе доски, словно одинокая королева, а напротив нее, как ладьи, выстроились члены судебного совещания — два морских офицера в парадных мундирах и при шпагах, исполнявшие обязанности обвинителя и защитника. Их избрали на эти роли по воле случая, и ни тому, ни другому непривычная задача не нравилась.
Они стояли особняком от остального собрания. Каждый из них углубился в изучение принесенной с собой стопки документов, не поднимая глаз на человека, которого им суждено оправдать или осудить. Решение зависело не от них, а от усмотрения старших офицеров, удалившихся на совещание в комнату за высокими двустворчатыми дверями в дальнем конце бального зала.
Остальные — свидетели Денхэм, офицер с «Черного смеха» с судовым журналом под мышкой, Макдональд, механик, прячущий за спиной серые от угля руки, представитель колонии, а также почетный консул султана Оманского, процветающий азиатский торговец, — рассеялись по краям доски, как пешки.
Не знал покоя только обвиняемый офицер — в этом судебном процессе решалось дело всей его жизни. Капитан Клинтон Кодрингтон бесцельно прохаживался по полу бального зала, стуча каблуками по мраморным плитам и зажав под мышкой треуголку. Светлые голубые глаза смотрели прямо перед собой. Он передвигался без всякой системы, как конь — скиталец шахматной доски.
Напряжение заполнило огромный зал до краев и с каждой минутой не уменьшалось, а все больше нарастало. Безучастными ко всему оставались лишь два солдата морской пехоты в красных мундирах, неподвижно стоявшие по обе стороны дверей.
Они стояли, как изваяния, поставив ружейные приклады на пол возле лакированного носка правого сапога, их лица не выражали ничего, глаза уставились в одну точку.
Клинтон остановился перед Робин и достал часы.
— Пятьдесят минут, — произнес он.
— А кажется, будто прошли часы, — тихо ответила она.
— Как мне отблагодарить вас за ваши показания.
— В них не было ничего, кроме правды.
— Да, — согласился он. — Но без них…— Клинтон запнулся и снова принялся беспокойно расхаживать по залу.
Офицер-обвинитель, который в предшествующие два дня пытался выставить его виновным и послать на виселицу, взглянул на капитана и поспешно, чуть ли не виновато, опустил глаза и уткнулся в документы, которые держал в правой руке. В открытую на него смотрела одна Робин, ее глаза потемнели от беспокойства и тревоги, однако через несколько минут, когда он снова поймал ее взгляд, она храбро улыбнулась, пытаясь скрыть волнение.
Четверо старших офицеров, перед которыми мисс Баллантайн давала свидетельские показания, выслушали ее внимательно, но в их лицах она не заметила ни тепла, ни сочувствия.
— Мадам, — под конец спросил ее адмирал Кемп, — верно ли, что вы получили медицинскую степень, выдавая себя за мужчину, и, если вы ответите «нет», не считаете ли вы, что мы имеем все основания сомневаться в вашей приверженности правде?
Робин видела, что лица старших офицеров, сидевших по бокам от Кемпа, стали жестче, в глазах появилось отчуждение. Почетный консул держался с нескрываемой враждебностью. Офицер-обвинитель, покоряясь долгу, зачитал ему подробный список актов агрессии и боевых действий против суверенных владений султана и его подданных.
Денхэм и Макдональд могли лишь пересказать факты и сослаться на свое несогласие с приказами капитана, отмеченное в судовом журнале.
Удивляло Робин только одно: почему суд совещается так долго. Вдруг по стенам пустого бального зала эхом прокатился грохот, двустворчатые двери распахнулись. Морские пехотинцы застыли по стойке «смирно». Робин невольно вздрогнула.
За дверями она увидела четырех морских офицеров. Они сидели вдоль длинного обеденного стола лицом к бальному залу. Их аксельбанты и эполеты сверкали золотым шитьем, но издалека Робин не могла разобрать выражения их лиц. Она шагнула вперед и вытянула шею, чтобы увидеть кинжал, лежащий на крышке стола перед мрачной чередой судей, но не сумела разглядеть, куда направлены его острие и рукоять. Потом комнату заслонили спины троих мужчин, выстроившихся перед дверями.