Она просидела без движения уже более двух часов и испытывала почти непреодолимое желание пошевелиться. Ей казалось, что каждая мышца ее тела просто молила о пощаде. Ягодицы онемели и, хотя ей заранее посоветовали опорожнить мочевой пузырь до того, как они отправятся в засаду, она постеснялась сделать это — отчасти из-за мужской компании, отчасти же из-за того, что все еще побаивалась африканского буша и никак не могла решиться отправиться в заросли в поисках укромного местечка. Теперь же ей оставалось только жалеть о своей застенчивости.
Сквозь узкую щель в стенке грубого, наспех сооруженного из сухой травы скрадка ей был виден узкий, тщательно проделанный носильщиками-африканцами в густом кустарнике проход, поскольку даже тоненькая веточка может отклонить пулю, летящую со скоростью 3000 футов в секунду. Проход был около 60 ярдов длиной — его специально измеряли, чтобы можно было точно отрегулировать телескопические прицелы карабинов.
Стараясь не шевельнуть головой, Клодия скосила глаза на отца, притаившегося в скрадке рядом с ней. Его ружье было пристроено в развилке ветвей перед ним, а одна рука легко покоилась на прикладе. Чтобы прицелиться и быть готовым стрелять, ему было бы достаточно приподнять приклад всего на несколько дюймов.
Даже несмотря на физический дискомфорт, сама мысль о том, что ее отец будет стрелять из этого зловеще поблескивающего ружья, буквально бесила ее. Впрочем, отец всегда вызывал в ее душе крайне сильные и противоречивые эмоции. Что бы он ни делал или говорил, она никогда не оставалась равнодушной. Он всегда занимал центральное место в ее жизни, за что она и любила, и ненавидела его одновременно. Всю жизнь она пыталась вырваться из-под его влияния, и он всегда без малейших усилий притягивал ее обратно к себе. Она сознавала: основной причиной того, что в свои двадцать шесть она, несмотря на внешность, несмотря на все свои достижения, несмотря на бесчисленные предложения, по крайней мере два из которых были сделаны людьми, которых, как ей казалось, она в то время любила, она все еще была не замужем, являлся этот сидящий рядом с ней человек. Ей так и не удалось найти мужчину, который хоть в чем-то мог бы соперничать с отцом.
Полковник Рикардо Монтерро, солдат, инженер, ученый, гурман, удачливый бизнесмен-мультимиллионер, атлет, бонвиван, покоритель женских сердец, спортсмен — все эти эпитеты вполне ему подходили, и все же ни один из них не мог бы дать точное представление об этом человеке — таком, каким она его знала. Они не могли отразить доброту и силу, за которые она любила отца, равно как и жестокость и безжалостность, за которые она его ненавидела. Ни одно из этих определений не могло описать то, как он обошелся с ее матерью, превратив ее в какое-то вечно пьяное подобие женщины. Клодия сознавала, что, позволь она ему взять над собой верх, он погубил бы и ее. Он был быком, а она — матадором. Он был весьма опасным человеком, и именно это ее в нем и привлекало.
Однажды кто-то сказал ей: «Есть женщины, которых так и влечет к настоящим мерзавцам». Тогда она сразу внутренне отвергла эту идею, но позже, поразмыслив, была вынуждена признать, что она отчасти справедлива. Ведь, видит Бог, ее папочка как раз и был одним из них. Здоровенный, шумный мерзавец, совершенно очаровательный, со сверкающими золотисто-карими глазами и белоснежными зубами — свидетельством его итальянского происхождения. Но, хотя и рожденный в Милане, он в значительной степени являлся американцем, поскольку его родители — дед и бабка Клодии — эмигрировали из фашистской Италии и обосновались в Сиэттле.
Она унаследовала его внешность: глаза, зубы и бархатистую смуглую кожу, — но всегда старалась отвергать все те его ценности, которые оскорбляли ее, и избирать путь, противоположный тому, которым двигался по жизни отец. Клодия решила изучать право в качестве прямого протеста против его склонности к нарушению закона, а поскольку он был республиканцем, она еще задолго до того, как поняла, что такое политика, решила для себя: она — демократка. Из-за того что он придавал такое значение богатству и собственности, Клодия отклонила предложение о работе с окладом в 200 000 долларов в год, предложенную ей после того, как она окончила пятой по успеваемости на курсе, и вместо этого устроилась на службу с окладом в 40 000 долларов в агентство по защите гражданских прав. Поскольку папа во время вьетнамской войны командовал военно-строительным батальоном и до сих пор называл вьетнамцев не иначе как «косоглазыми», ее работа с отсталыми эскимосами-инуитами на Аляске, которой он не одобрял, приносила ей самое настоящее удовлетворение. Он и эскимосов тоже называл «узкоглазыми». И тем не менее вот она с ним в Африке, по его просьбе, и самое ужасное было в том, что он собирался убивать животных, а она являлась соучастницей.
Дома она все свободное время посвящала безвозмездной работе в Фонде сохранения природы и животного мира Аляски. Фонд расходовал большую часть своих средств и усилий на войну с нефтедобывающими компаниями и с ущербом, причиняемым ими окружающей среде. Компания ее отца — «Анкоридж Тул энд Инжиниринг» являлась основным поставщиком оборудования для буровых вышек и прокладки нефтепроводов. Так что сделанный Клодией выбор был сознательным и тщательно рассчитанным.
И все же вот она здесь, в чужой стране, и послушно ждет, пока он не убьет какое-нибудь очередное прекрасное дикое животное. Ее просто тошнило от собственного двуличия. Эта экспедиция называется сафари. Клодии бы никогда даже в голову не пришло принять участие в подобного рода жутком предприятии, да в общем-то она и в самом деле всегда отвергала приглашения подобного рода, которые он делал ей раньше. Но всего за несколько дней до того, как отец позвал ее сюда с собой, Клодия узнала тайну. Возможно, это последний — самый последний — раз, когда ей удастся побыть с ним. Эта мысль потрясала ее даже больше, чем то грязное дело, которым они занимались.
«Боже, — думала она, — что же я буду без него делать? Во что превратится мой мир, когда не станет его?»
При мысли об этом она повернула голову — ее первое движение за прошедшие два часа — и оглянулась через плечо. В сооруженном из пучков травы скрадке прямо позади нее притаился еще один человек. Он был профессиональным охотником. Хотя они с ее отцом побывали на разных других сафари, должно быть, не менее дюжины раз, Клодия познакомилась с ним всего четыре дня назад, когда они чартерным рейсом из Южно-Африканской Республики прибыли в столицу Зимбабве Хараре. Оттуда охотник доставил их на своем двухмоторном «бичкрафт-бароне» сюда — на свою обширную и находящуюся на другом конце страны, у самой границы с Мозамбиком, охотничью концессию, которую арендовал у зимбабвийского правительства.
Звали его Шон Кортни. Они были знакомы всего четыре дня, но ей казалось, что они знакомы едва ли не всю жизнь. И в том, что мысли об отце заставили ее непроизвольно оглянуться на него, ничего странного не было. Он был еще одним опасным человеком. Твердым, безжалостным и так чертовски симпатичным, что все ее инстинкты буквально вопили, умоляя быть осторожнее.