Она знала – ошибки нет. Шон взял эту женщину самым небрежным образом, в их собственной спальне, почти у нее на глазах, и его отказ от нее вряд ли стал бы более полным, если бы он ударил ее по лицу и выбросил на улицу. Ослабленная болезнью, потерей ребенка, болями своего цикла, она лишилась способности к сопротивлению. Она любила его, но оказалась недостойна его.
Она не может оставаться с ним – не позволяет упрямая гордость ее народа. Есть только один выход.
Катрина робко наклонилась – целуя Шона, она ощутила его теплый мужской запах и почувствовала, как борода щекочет ей щеку. Решимость ее дрогнула, ей захотелось броситься ему на грудь, обнять руками за шею, умолять. Она хотела вымолить еще один шанс. Если бы он объяснил, чем она ему не угодила, она попробовала бы измениться; только бы он сказал ей, что она делала неверно. Может, если они вернутся в буш…
Она с трудом заставила себя отойти от кровати. Сильно прижала к губам костяшки пальцев. Бесполезно. Он принял решение. Даже если она упросит его снова принять ее, между ними всегда будет стоять это. Она жила в замке и не променяет его на землянку. Подгоняемая хлыстом своей гордости, она быстро прошла к гардеробу. Надела пальто и застегнула его – оно доходит до лодыжек и закрывает ночную рубашку; накинула на голову зеленую шаль, связав ее концы на горле. Снова взглянула на Шона. Он спал, раскинувшись большим телом, по-прежнему с нахмуренным лицом.
В гостиной она остановилась у письменного стола – Библия лежала там, где она ее оставила. Катрина открыла форзац, окунула перо в чернила и сделала надпись. Закрыла книгу и подошла к двери. Здесь она снова остановилась в нерешительности и посмотрела на дверь комнаты Дирка. Она не доверяла себе – сейчас нельзя смотреть на сына. Катрина прикрыла рот концом шали, вышла в коридор и неслышно притворила за собой дверь.
Шон удивился, обнаружив наутро, что лежит в кровати одетый. Снаружи, за окнами номера, еще не совсем рассвело, и в комнате было холодно. Он приподнялся на локте и потер глаза кулаком. Потом вспомнил, спустил ноги с кровати и посмотрел на кровать Катрины. Одеяла отброшены, кровать пуста. Вначале Шон испытал облегчение – она пришла в себя и действует самостоятельно. Он прошел в ванную, слегка спотыкаясь: еще не вполне проснулся. Постучал в дверь.
– Катрина? – позвал он, потом громче: – Катрина, ты здесь?
Нажал на ручку, она повернулась, и дверь открылась без сопротивления. Он, мигая, осмотрел пустую ванную: белые плитки отражали неяркий свет, полотенце лежало на стуле, где он его оставил. Шон почувствовал первый приступ тревоги. Комната Дирка. Дверь по-прежнему заперта, ключ торчит снаружи. Он открыл дверь. Дирк с разрумянившимся лицом сидел в кровати, его кудрявые волосы торчали, как листья куста сизаля. Шон выбежал в коридор, пробежал по нему и заглянул в вестибюль. За стойкой портье горел свет. Сам клерк спал, положив голову на руки, наклонившись вперед, и храпел. Шон слетел вниз, перепрыгивая через три ступеньки. Потряс клерка.
– Ночью кто-нибудь выходил? – спросил он.
– Я… не знаю.
– Дверь заперта?
– Нет, сэр. На ней ночной запор – можно выйти, но нельзя войти.
Шон выбежал на тротуар. Куда идти, где ее искать? Куда она могла пойти? Назад в Преторию, к фургонам? Вряд ли. Понадобится транспорт, а у нее нет денег, чтобы нанять карету. Да и зачем ей выходить, не разбудив его, оставить Дирка, бросить всю одежду и исчезнуть в ночи? Должно быть, лекарство, данное врачом, вывело ее из состояния равновесия. А может, в теории врача о потрясении что-то есть, и сейчас Катрина бродит по улицам в ночной рубашке, лишившись памяти. Шон стоял в холодном сером трансваальском утре, вокруг пробуждался город. В его голове возникали все новые вопросы. И он ни на один не мог найти ответа.
Шон повернулся, пробежал через гостиницу и через заднюю дверь вышел во двор.
– Мбежане, – кричал он, – Мбежане, где тебя черти носят?
Из конюшни показался Мбежане – он чистил щеткой одну из наемных лошадей.
– Нкози?
– Ты не видел нкозикази?
Мбежане удивился.
– Видел вчера.
– Нет, – закричал Шон, – сегодня ночью. Ты не видел ее?
Выражение лица Мбежане послужило достаточным ответом.
Шон нетерпеливо прошел мимо него в конюшню. Сорвал со стены седло и бросил на ближайшую лошадь. Затягивая подпругу и вставляя в рот лошади удила, он говорил с Мбежане.
– Нкозикази больна. Она ушла ночью. Возможно, она ходит не проснувшись. Созови своих друзей и попроси поискать ее; скажи, что тому, кто ее найдет, я дам десять фунтов золотом. Потом возвращайся и смотри за Дирком до моего возвращения.
Шон вывел лошадь из конюшни, а Мбежане поспешил передать сообщение. Шон знал, что через несколько минут Катрину начнет искать половина зулусов Йоханнесбурга: товарищество соплеменников и десять фунтов золотом – очень сильные побудительные мотивы. Он сел верхом и выехал со двора. Сначала проверил дорогу на Преторию. В трех милях от города туземный мальчик пас у дороги овец; он убедил Шона, что Катрина тут не проходила.
Шон повернул обратно и зашел в полицейский участок на Маршал-сквер. Начальник полиции помнил его по старым временам – Шон мог надеяться на содействие.
Простившись с ним, Шон проехал по улицам, которые уже начали заполняться народом. Он привязал лошадь перед гостиницей и взбежал по ступенькам, перепрыгивая через три за раз. У клерка новостей для него не было. Шон взбежал по лестнице и пробежал по коридору к своему номеру. Мбежане кормил Дирка завтраком. Перемазанный желтком Дирк широко улыбнулся и протянул руки, чтобы Шон поднял его, но у Шона на это не было времени.
– Она вернулась?
Мбежане покачал головой.
– Ее найдут, нкози. Сейчас ее ищут пятьдесят человек.
– Оставайся с ребенком, – велел Шон, вернулся к лошади и стоял, готовый сесть верхом, но не зная, куда ехать.
– Где она может быть? – вслух произнес он. – Ночью, без денег, без одежды, куда она могла пойти?
Он сел на лошадь и принялся бесцельно ездить по улицам, заглядывая в лица прохожих на тротуарах, сворачивая в переулки, вглядываясь во дворы и пустые площадки. К полудню он утомил лошадь и чуть не сошел с ума от тревоги. Он обыскал все улицы Йоханнесбурга, надоел всем в полиции и накричал на клерка в гостинице, но не обнаружил ни следа Катрины. Он в пятый раз проезжал по Джеппе-стрит, когда заметил, что проезжает мимо внушительного двухэтажного здания гостиницы Канди.
– Канди, – прошептал он. – Она может помочь.
Он застал ее в кабинете с персидскими коврами, с дорогой мебелью, розовыми и голубыми обоями на стенах, с зеркалом на потолке, к которому были подвешены шесть люстр с хрустальными подвесками, и со столом, расписанным мозаикой на индийский манер.