– Здравствуй, Шон.

Прервав свой ритуал, Шон оглянулся на застенчивый голос.

– Да это Малинка Пай, – сказал он с улыбкой. – Как дела в школе?

– Я ее кончила в этом году.

Цвет волос у Одри Пай – как у всех членов семьи, но все же с отличием: не морковный, а с отблеском расплавленной меди. Не красавица, со слишком широким плоским лицом, но кожа, какая редко бывает у рыжеволосых: чистая, матовая, без единой веснушки.

– Хочешь что-нибудь купить, Шон?

Шон поставил карабин в стойку.

– Просто смотрю, – сказал он. – Ты теперь работаешь в магазине?

– Да.

Она опустила глаза под взглядом Шона. Он не видел ее целый год. За это время многое изменилось: теперь у нее под блузкой виднелись доказательства того, что она больше не ребенок. Шон оценивающе смотрел на эти доказательства, и она заметила, куда устремлен его взгляд; ее лицо вспыхнуло. Она быстро повернулась к подносу с фруктами.

– Хочешь персик?

– Спасибо, – ответил Шон и взял персик.

– Как Энн? – спросила Одри.

– Почему ты меня спрашиваешь?

Шон нахмурился.

– Ты ее парень.

– Кто тебе это сказал?

Теперь Шон рассердился не на шутку.

– Все это знают.

– Значит, все ошибаются.

Шона раздражало предположение, что его считают собственностью Энн.

– Ничей я не парень!

– О! – Одри минутку помолчала и сказала: – Наверно, Энн будет вечером на танцах.

– Вероятно.

Шон впился зубами в пушистый сочный персик и продолжал разглядывать Одри.

– А ты пойдешь, Малинка Пай?

– Нет, – печально ответила Одри. – Па не разрешает.

Сколько ей лет? Шон быстро подсчитал. Она на три года моложе его. Значит, шестнадцать. И вдруг ему стало жаль, что она не придет на танцы.

– Жаль, – сказал он. – Мы могли бы повеселиться.

Связав их друг с другом, употребив множественное «мы», Шон опять смутил ее. И Одри сказала первое, что пришло в голову:

– Нравится персик? Он из нашего сада.

– Кажется, я узнаю его вкус, – ответил Шон, и Одри рассмеялась, широко и дружелюбно раскрыв рот.

– Я знала, что ты их таскал. Па знал, что это ты. Он говорил, что поставит в дыре в ограде капкан на человека!

– Я не знал, что он нашел эту дыру. Мы каждый раз ее прикрывали.

– О да, – заверила его Одри, – мы всегда о ней знали. Она по-прежнему там. Иногда ночью, когда не спится, я вылезаю из окна, иду по саду и через эту дыру вылезаю на плантацию акаций. Ночью там совсем темно и тихо, но мне нравится.

– Знаешь что, – задумчиво сказал Шон, – если сегодня вечером не сможешь уснуть и придешь к десяти к дыре, сможешь снова застукать меня за кражей персиков.

Одри потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что он сказал. Потом она снова покраснела, хотела что-то сказать, но не смогла. Повернулась, взметнув юбки, и исчезла среди полок. Шон доел персик и бросил косточку на пол.

Он все еще улыбался, когда присоединился к остальным.

– Эй, Карл, долго ты еще?

Глава 17

Свыше пятидесяти фургонов растянулись по краям площади, но центр оставался свободным – здесь горел огонь в ямах для браавлис; дрова уже прогорали, образовав ложе из жарких углей. У огней расставили два ряда столов на козлах – здесь работали женщины, нарезая мясо и боервор, [7] намазывая маслом хлеб, расставляя бутылки с маринадом, нагромождая еду на подносы и оживляя вечер своими голосами и смехом.

На ровном месте натянули большой брезент для танцев, и по углам к столбам подвесили фонари. Слышно было, как настраивают скрипки и астматически вскрикивает единственное концертино.

Мужчины группами собирались среди фургонов или сидели у ям для браавлис; тут и там видно было, как к небу поднимается днище кувшина.

– Не хочу усложнять, Уэйт, – Петерсен подошел туда, где стоял со своими офицерами Уэйт, – но я видел, что ты поместил Денниса в отряд Гюнтера.

– Точно.

Уэйт протянул ему кувшин, Петерсен взял его и обтер горлышко рукавом.

– Дело не в тебе, Гюнтер, – он улыбнулся Нойвенхьюзену, – но я был бы гораздо спокойней, будь Деннис в моем отряде. Приглядел бы за ним, понимаете?

Все смотрели на Уэйта, ожидая его ответа.

– Никто из парней не едет с отцом. Мы же договорились об этом. Прости, Дэйв.

– Но почему?

Уэйт отвернулся и посмотрел за фургоны, на яростный красный закат над откосом.

– Это не охота на антилоп, Дэйв. Возможно, тебе придется принимать решения, которые тебе будет легче принять, если рядом не будет твоего сына.

Все одобрительно заговорили, а Стеф Эразмус извлек изо рта трубку и громко плюнул в огонь.

– Бывает такое, на что мужчине трудно смотреть. И потом трудно забыть. Он не должен видеть, как его сын впервые убивает человека, и не должен видеть, как умирает его сын.

Все смолкли, понимая, что он прав. Много об этом не говорили – излишек слов вредит твердости духа, – но они были знакомы со смертью и понимали, о чем говорил Эразмус. Один за другим они повернули головы и посмотрели туда, где за кострами собиралась молодежь. Деннис Петерсен что-то сказал – слов они не разобрали, но вокруг Денниса рассмеялись.

– Чтобы выжить, человек иногда вынужден убивать, – сказал Уэйт, – но когда он убивает молодым, он что-то теряет… уважение к жизни; он делает ее слишком дешевой. То же и с женщинами – мужчина не должен иметь женщину до того, как поймет ее. Иначе и это обесценится.

– У меня первая женщина была в пятнадцать лет, – сказал Тим Хоуп-Браун, – но нельзя сказать, чтобы это сделало их дешевле; напротив, они слишком дороги.

Первым над шуткой гулко захохотал Уэйт.

– Мы знаем, что твой старик платит тебе пять фунтов в неделю, но как же мы, Шон? – возразил Деннис. – Мы все здесь не миллионеры.

– Хорошо, – согласился Шон, – пять шиллингов в банке. Победитель забирает их.

– Пять шиллингов – это разумно, – высказал свое мнение Карл, – но договоримся: потом – никаких споров.

– Только убитые, раненые не в счет, – сказал Шон.

– И должны быть свидетели, – настаивал Фрикки Ван Эссен.

Фрикки старше остальных, и глаза у него уже слегка осоловели от выпитого за вечер.

– Хорошо, только мертвые зулусы и свидетели каждого убийства. Кто убьет больше всех, забирает банк. – Шон осмотрел лица собравшихся в поисках знаков согласия. Гаррик прятался на краю. – Банкиром будет Гарри. Иди сюда, Гарри, давай твою шляпу.