Вечером он ужинал с Канди и за ликером рассказал ей об этом. Она выслушала его до конца, не прерывая.
– Они не хотели, чтобы я там был. Не понимаю, что я им сделал, почему они меня так невзлюбили?
– И это тебя беспокоит? – спросила она.
– Да, беспокоит. Раньше люди никогда так ко мне не относились.
– Я рада, что это тебя беспокоит. – Она мягко улыбнулась ему. – Когда-нибудь ты станешь очень хорошим человеком.
– Да за что они меня ненавидят?
Шон не хотел отказываться от первоначальной мысли.
– Они тебе завидуют. Ты ведь сам сказал «с его ботинками за десять гиней и тростью с золотой рукоятью» – вот тут и зарыта собака. Ты теперь не такой, как они, – ты богат. И не можешь ожидать, что они примут это.
– Но ведь я никогда ничего плохого им не делал, – возразил он.
– А тебе и не нужно ничего делать. За все в жизни нужно платить. Это часть платы за твой успех.
– Дьявольщина, как я хотел бы, чтобы здесь был Дафф, – сказал Шон.
– Дафф объяснил бы тебе, что это неважно, верно? – сказала Канди. – «Кому какое дело, приятель, до этой немытой толпы? Мы отлично обойдемся без них», – сказала она, подражая Даффу.
Шон почесал кончик носа и посмотрел на стол.
– Пожалуйста, Шон, не верь Даффу, если он скажет, что люди не имеют значения. Сам он в это не верит, зато порой говорит ужасно убедительно. Люди важны. Они важнее золота, или домов, или…
Шон смотрел на нее.
– Я однажды понял это, когда застрял в «Глубокой Канди». Там, в темноте и грязи, я понял это очень ясно. И принял решение. – Он озорно улыбнулся. – Я сказал себе, что больше никогда никому не причиню зла, если этого можно будет избежать. Тогда я чувствовал это очень остро, но потом…
– Да, пожалуй, я понимаю. Это серьезное решение, его трудно принять, а еще труднее выполнить. Не думаю, чтобы один случай мог изменить образ мыслей человека. Это как стена, которую возводят кирпич за кирпичом. Каждый раз добавляешь понемногу, а потом смотришь – стена окончена. Я же говорила, Шон, что в тебе есть сила. Думаю, однажды ты закончишь свою стену, и тогда в ней не будет слабых мест.
В следующий вторник Шон впервые после исчезновения Даффа поехал в «Ксанаду». Джонсон с четырьмя помощниками работал в бальном зале, упаковывая подарки и приклеивая к ним ярлычки.
– Заканчиваете, Джонсон?
– Почти закончили, мистер Кортни, завтра утром пришлю за подарками два фургона.
– Да, так и сделайте. Не хочу, чтобы они лежали здесь.
Шон поднялся по мраморной лестнице и остановился на верхней площадке. В доме ощущалось что-то мертвое: он был совершенно новый и ждал, чтобы пришли люди и оживили его. Шон прошел по коридору, останавливаясь и рассматривая картины, выбранные Канди. Это все были картины маслом в мягких пастельных тонах. Женские цвета.
– Без них обойдемся. Кое-какие – те, в которых есть жизнь: алое, черное, ярко-синее, – я оставлю себе.
Он открыл дверь своей спальни. Тут было гораздо лучше. Яркие персидские ковры на полу, стены в панелях темного дерева с шелковистой поверхностью и кровать величиной с поле для игры в поло. Шон лег на кровать и стал смотреть на нарядный, в лепнине потолок.
– Эх, вот бы Дафф вернулся! Мы неплохо зажили бы с ним здесь.
Он снова спустился вниз. У подножия лестницы ждал Джонсон.
– Я закончил, сэр.
– Отлично. В таком случае можете идти.
Шон прошел в кабинет и остановился у оружейной стойки. Достал дробовик Пердью, поднес к окну и принялся разглядывать на свету. Его ноздри слегка расширились: запах ружейной смазки разбудил воспоминания. Шон поднес ружье к плечу, убедился в том, что оно отлично уравновешено. Провел стволом дугу в воздухе, вторя полету воображаемой птицы, и неожиданно увидел в прицеле лицо Даффа. Шон был настолько захвачен врасплох, что продолжал стоять, целясь Даффу в голову.
– Не стреляй, я пришел с миром, – серьезно сказал Дафф.
Шон опустил ружье и отнес его в стойку.
– Привет.
– Привет, – ответил Дафф, по-прежнему стоя в дверях.
Шон повернулся спиной к Даффу и сделал вид, что тщательно устанавливает ружье на место.
– Как ты, приятель?
– Отлично. Отлично!
– А остальные?
– Кого ты, собственно, имеешь в виду? – спросил Шон.
– Канди, конечно.
Шон обдумал вопрос.
– Конечно, ты мог бы причинить ей больший ущерб, если бы пропустил через дробилку.
– Плохо?
– Плохо, – согласился Шон.
Они немного помолчали.
– Вижу, что и ты не очень ко мне расположен, – сказал наконец Дафф.
Шон пожал плечами и перешел к камину.
– Даффорд, ты свинья, – сказал он как бы между прочим.
Дафф поморщился.
– Что ж, приятно было познакомиться с тобой, приятель. Вероятно, наши дороги расходятся?
– Не болтай, Дафф, ты теряешь время. Налей нам выпить и сможешь рассказать мне, каково это – быть свиньей. К тому же я хочу поговорить с тобой о картинах, которые Канди развесила в коридоре наверху. Не знаю, то ли отдать их кому-нибудь, то ли сжечь.
Дафф выпрямился, перестав прислоняться к косяку, и попытался скрыть облегчение на лице, но Шон торопливо продолжал:
– Прежде чем мы на этой теме закроем крышку и закопаем, я хотел бы сказать тебе следующее. Мне не нравится то, что ты сделал. Я понимаю, почему ты это сделал. Но мне все равно это не нравится. Все. Хочешь что-нибудь добавить?
– Нет, – сказал Дафф.
– Тогда хорошо. Думаю, ты найдешь бутылку «Курвуазье» в шкафу рядом с графином виски.
В тот же вечер Шон отправился в гостиницу и застал Канди в ее кабинете.
– Он вернулся, Канди.
– О! – Канди задохнулась. – Как он, Шон?
– Протрезвел, но не очень.
– Я не это имела в виду. Он здоров?
– Как всегда. Даже спросил, как ты.
– И что ты ответил? – спросила Канди.
Шон пожал плечами и сел в кресло у ее стола. Посмотрел на высокие стопки соверенов, которые подсчитывала Канди.
– Это доход последнего вечера? – спросил он, избегая ответа на ее вопрос.
– Да, – с отсутствующим видом сказала она.
– Ты богата. Выйдешь за меня? – улыбнулся Шон.
Канди встала и подошла к окну.
– Вероятно, вы теперь будете жить в «Ксанаду», – сказала она. Шон хмыкнул, а она быстро продолжала: – «Палаты Виктории» займут братья Хейнс, они уже говорили со мной об этом, так что не беспокойся.