Вечером О’ва снова танцевал и пел.
— Дух облака, посмотри: земля ждет тебя, как канна во время гона ждет самца. Спустись с высоты, дух облака, которого мы все почитаем, пролей свою плодотворную жидкость на земную жену. Взгромоздись на свою любовницу, и из твоего семени она в изобилии породит новую жизнь.
Когда Х’ани запела, заменяя целый хор, Сантэн стала ей подпевать.
Однажды утром солнце не пробилось сквозь тучи. Они сплошной серой массой протянулись от горизонта до горизонта. Висели они низко, но продолжали опускаться, и вот их огромное серое коровье брюхо разорвала грандиозная молния, она ударила в землю с такой силой, что та вздрогнула. Единственная капля ударила Сантэн по лбу, тяжелая, как камень, и девушка отпрянула и удивленно вскрикнула.
Нависшие облака разверзлись, хлынул частый дождь, налетел как саранча. Каждая капля, ударявшая по поверхности котловины, моментально сворачивалась в пыльный шарик, а жесткие сухие веточки кустарника, росшего по краям, тряслись и раскачивались так, словно на них опустилась стая невидимых птиц.
Дождь обжигал кожу Сантэн, одна капля попала в глаз и на секунду ослепила ее. Сантэн заморгала — и рассмеялась, глядя, как О’ва и Х’ани скачут по котловине. Они сбросили лохмотья и нагие танцевали под дождем. Каждая капля превращалась на их янтарной коже в серебристый взрыв, и они радостно вопили под этими ударами.
Сантэн сбросила брезентовую юбку, сорвала шаль и встала в чем мать родила, расставив руки и обратив лицо к тучам. Дождь бил по ней, приклеивал волосы к лицу и плечам. Она обеими руками откинула волосы и широко раскрыла рот.
Казалось, она стоит под водопадом. Дождь заливался ей в рот, так что она едва успевала глотать. Дальняя сторона котловины исчезла за синей завесой дождя, а земля превратилась в желтую грязь.
Дождь был такой холодный, что по предплечьям Сантэн побежали мурашки и соски потемнели и затвердели. Но она засмеялась от радости и побежала в котловину, танцевать с бушменами, а гром гремел так, словно по небесной крыше катались массивные булыжники.
Земля, казалось, растворилась под сплошным потоком серебряных струй. Котловина по щиколотку заполнилась водой, скользкая грязь хлюпала под ногами. Дождь вдохнул во все новые силы, новую жизнь, и трое путников плясали и пели. Потом О’ва неожиданно остановился и наклонил голову, прислушиваясь.
Сантэн не слышала ничего, кроме раскатов грома и плеска воды, но О’ва предостерегающе крикнул. Они побрели к крутому берегу котловины, скользя в вязкой грязи под желтой водой, которая теперь доходила до колен. С берега к Сантэн тоже донесся звук, который встревожил О’ва, — низкое гудение, словно ветер в ветвях деревьев.
— Река. — О’ва показал куда-то за частокол дождя. — Река ожила.
Она ворвалась в низину, как живое существо, этакий чудовищный грязновато-желтый питон, который скользил по речному руслу; вода с шипением вскипала меж берегов, унося в своем потоке тела утонувших животных и обломанные ветки деревьев. Река затопила котловину: по поверхности гуляли высокие волны, вода переливалась через берега и бурлила у ног, грозя утащить людей под воду.
Они похватали свои скудные пожитки и, цепляясь друг за друга, вброд побрели на более высокое место. Грозовые тучи принесли преждевременные сумерки, стало холодно.
Развести костер не было никакой возможности, и они дрожа жались друг к другу ради тепла.
Дождь, не ослабевая, шел всю ночь.
Когда пришел тусклый свинцовый рассвет, они увидели затопленную местность: огромное мерцающее озеро с островами более высоких участков, откуда стекала вода; торчащие кроны акаций походили на спины китов.
— Неужели он никогда не прекратится? — прошептала Сантэн. Зубы ее неудержимо стучали, а холод словно проник в чрево, потому что младенец начал протестующее толкаться.
— Пожалуйста, пусть он перестанет.
Бушмены терпели холод так же стоически, как и все прочие лишения. Дождь и не думал притихать: он только усилился и скрыл все окружающее за стеклянным занавесом.
И вдруг он перестал. Внезапно, сразу: вот он падал сплошной стеной, а вот исчез без следа. Свод низких темных туч раскололся, облака сползли, как кожица со спелого плода, и показалось чисто промытое голубое небо, сверкнуло ослепительно яркое солнце, и Сантэн в который раз поразили контрасты этого дикого континента.
Еще до полудня жаждущая земля выпила все выпавшие на нее осадки. Наводнение минуло без следа. Только в котловине от края до края блестела сернисто-желтая вода.
Но земля очистилась и стала яркой.
Пыль, облеплявшую каждый куст и каждое дерево, смыло, и Сантэн увидела зелень — а ведь ей казалось, что в этой тусклой, львиной масти земле зелени вообще не может быть! Земля, еще влажная, приобрела цвет охры, и оранжевый, и красный; радостно пели маленькие пустынные жаворонки.
Пожитки выложили на солнце, и те сохли, от них шел пар. О’ва не мог удержался и снова станцевал.
— Духи звезд открыли нам дорогу. Они наполнили водой колодцы на востоке. Готовься, Х’ани, мой пустынный цветочек: мы выступим до рассвета.
* * *
В первые же дни пути они оказались в новой стране, настолько иной, что Сантэн усомнилась, все ли еще она на том же континенте. Древние дюны слежались и превратились в невысокие холмы, на которых существовала изобильная растительная жизнь.
Леса мопани и высоких киаат (моквы), перемежавшиеся с почти непроходимыми зарослями бумажного дерева, поднимались по краям возвышенности, где выветренные гребни дюн сравнялись с общим ландшафтом. Время от времени на глаза попадались то гигантская серебристая терминалия, то тысячелетний баобаб, возвышавшиеся над остальным лесом на добрых семьдесят футов.
В долинах покрытые пахучими золотистыми травами пространства с разбросанными по ним плоскими кронами жирафовых акаций казались ухоженными парками. Здесь, в низинах, дождем насытились все самые мелкие впадинки: земля буквально бурлила жизнью, в воздухе стоял несмолкаемый гомон птиц.
Среди желтых трав кое-где пробивались тонкие нежные побеги свежей зелени. Словно по мановению палочки доброго волшебника, на земле запестрели целые полянки диких цветов — голубых маргариток и белых ландышей, ярких гладиолусов и десятков других, большую часть которых Сантэн даже не узнавала, что не мешало ей ошеломленно восторгаться их красками и хрупкой красотой, заставившей вновь дивиться невероятной плодоносности Африки. Насобирав цветов, она сплела из них два венка. Один она надела Х’ани на шею, и старая бушменка со счастливым видом стала прихорашиваться, будто невеста.
— Какая жалость, что у меня нет зеркала! Я бы показала тебе, какая ты красавица, — обняла ее Сантэн.
Изобилие Африки проявлялось даже в небе. Наверху вились стаи краснощеких ткачиков, многочисленные, как пчелиные рои; сорокопуты с грудью чистого рубинового цвета мелькали в подлеске, рябки и франколины были жирными, как домашние куры, а в водоемах кишели дикие утки, и длинноногие ходульники, и большие голубые цапли.