Они ждали, зная, что рано или поздно самолеты появятся, готовые к этому. Майкл понял, что туман дал им выигрыш всего в несколько секунд, потому что видел: артиллеристы бегут к орудиям. Один из длинных стволов пришел в движение, он опускался, поворачиваясь к ним. Затем, когда Майкл резко прибавил газ и «сопвич» устремился вперед, из мощной лебедки внизу вырвалось облако пара: наземная команда лихорадочно уводила аэростат под защиту артиллерии. Блестящий шелковый эллипсоид быстро опускался к земле. Эндрю поднял нос своего самолета и стал набирать высоту.
На максимальной скорости, с ревущим на полной мощности двигателем Майкл последовал за ним, нацеливаясь на трос, в точку примерно посередине между землей и эллипсоидом, там, где аэростат будет, когда самолет ее достигнет, — в пятистах футах над головами артиллеристов.
Эндрю опережал Майкла на четыреста ярдов, а пушки еще не начали стрелять. Теперь Эндрю поравнялся с аэростатом и открыл огонь. Майкл хорошо слышал стук «виккерса» и видел в ледяном утреннем воздухе отчетливые следы трассирующих пуль; на несколько мгновений эти следы соединили аэростат и несущийся самолет. Затем Эндрю отвернул, задев крылом эллипсоид, который закачался в воздушном потоке за самолетом.
Настала очередь Майкла. Когда он поймал аэростат в прицел, артиллеристы внизу наконец открыли огонь. Майкл услышал грохот шрапнели, и «сопвич» опасно накренился в воздушном потоке, созданном снарядами, но взрывались те на значительно большей высоте. Они разрывались серебряными круглыми облаками дыма в трехстах-четырехстах футов над ним.
Пулеметчики оказались более точны, потому что били почти в упор. Майкл почувствовал удары по самолету и увидел над собой белые, как град, летящие пули. Он резко нажал на педаль и одновременно повернул руль, начав головокружительный боковой разворот, уходя с линии огня и при этом нацеливаясь на аэростат.
Шар вырастал перед ним. Его шелк напоминал шкуру отвратительной личинки в серебристой слизи. Майкл увидел в корзине двух немецких наблюдателей, оба были закутаны от холода во много слоев одежды. Один оцепенело смотрел на него, лицо второго было искажено ужасом; он выкрикивал проклятие или вызов, но его голос тонул в реве двигателя и треске пулеметных очередей.
Прицеливаться не было необходимости: аэростат заполнял все поле зрения. Майкл снял предохранитель и нажал на спуск; пулемет загремел, сотрясая весь самолет, и в лицо понесло дым от горящего фосфора зажигательных пуль, так что Майкл едва не закашлялся.
Теперь, когда он летел ровно и прямо, пушки внизу снова нашли его и кинулись разносить «сопвич» в клочья, но Майкл держался, попеременно нажимая педали, чтобы поворачивать нос то чуть вправо, то чуть влево: он осыпал эллипсоид пулями так, будто поливал его из садового шланга.
— Гори! — кричал он. — Гори! Будь ты проклят, гори!
Чистый водород не воспламеняется, он должен смешаться с кислородом в пропорции один к двум, чтобы взорваться. И аэростат поглощал пули без всяких видимых последствий.
— Гори! — кричал ему Майкл. Он давил на гашетку, «виккерс» стучал, из окна выброса летели пустые медные гильзы. Теперь водород должен был выходить из сотен отверстий, проделанных их с Эндрю пулями, и смешиваться с воздухом.
— Да что ж ты не горишь?
Он услышал в своем крике боль и отчаяние. Аэростат совсем рядом; нужно повернуть, чтобы избежать столкновения; все было напрасно. И в это мгновение неудачи Майкл понял, что не сдастся. Он скорее сгорит вместе с аэростатом.
Стоило ему так подумать, и аэростат взорвался прямо перед ним. Он словно вырос в сотни раз, заполнив все небо, и при этом превратился в пламя. Дыхание огненного дракона лизнуло Майкла и самолет, сожгло кожу на обнаженных щеках, ослепило и отбросило его и машину, как зеленый лист от садового костра. Майкл сражался с управлением, пытаясь подчинить самолет, «сопвич» перевернулся вверх брюхом и начал падать с неба. Майкл смог выровнять его перед самым соприкосновением с землей и, уводя, оглянулся.
Водород весь выгорел единым демоническим порывом, и теперь пустая шелковая оболочка падала, пылая, раскрывшись, как огненный зонтик, над корзиной с живым грузом.
На высоте триста футов один из немецких наблюдателей выпрыгнул, серая шинель хлопала вокруг него, он судорожно сучил ногами и внезапно, беззвучно, бесследно исчез в короткой зеленой траве поля.
Второй остался в корзине, окутанный горящими полотнищами шелка.
Наземная команда полезла из углубления, в котором стояла лебедка, как насекомые из разворошенного гнезда, но горящий шелк упал слишком быстро, накрыв немцев огненными складками. Майкл никого из них не жалел; напротив, его охватило свирепое торжество, первобытный отклик на собственный пережитый ужас. Он раскрыл рот, чтобы издать воинственный клич, но в это мгновение под «сопвичем» разорвалась шрапнель, выпущенная из орудия на северном краю поля.
Самолет подбросило; гудящие и свистящие стальные осколки пропороли брюхо фюзеляжа.
Пока Майкл боролся со вторым диким рывком и падением, пол кабины под ним лопнул, и он увидел внизу землю; арктические ветры ворвались под его шинель, заставив ее вздуться.
Самолет он выровнял, но тот серьезно пострадал. Что-то болталось под фюзеляжем, билось на ветру и ударялось о корпус, самолет тяжело кренился на одно крыло, и управление им требовало тяжелых усилий, но по крайней мере теперь он был вне зоны артиллерийского огня.
Рядом появился Эндрю; повернувшись, он тревожно осматривал подраненный самолет, и Майкл улыбнулся и торжествующе закричал. Эндрю помахал большим пальцем, давая сигнал возвращаться на базу. Майкл огляделся. Пока он боролся за управление самолетом, их отнесло далеко на север, в глубину немецкой территории. Они промчались над дорогой, забитой конными и моторизованными экипажами, вспугнули фигуры в серых полевых шинелях; человечки разбегались и ныряли в канавы. Майкл, наблюдая из кабины за окрестностями, не обращал на них внимания: в трех милях от них за зелеными ровными полями по-прежнему невозмутимо плыл над грядой второй аэростат.
Майкл показал Эндрю сигнал отказа и махнул рукой на эллипсоид. «Нет, продолжаю нападение». Эндрю настаивал: «Срочно возвращайся на базу». Он показал на машину Майкла и чиркнул ладонью поперек горла.
Опасность! Майкл посмотрел вниз, в просвет между ногами, туда, где была прореха в брюхе его самолета. Стучало, очевидно, колесо шасси, повисшее на тросах. Крылья и корпус покрывали пулевые отверстия, и в потоке воздуха за машиной трепетали, как молитвенные флаги буддистов, полосы ткани. Но двигатель «ле рон» гневно ревел, по-прежнему на полном газе, без перебоев и хрипов исполняя свою ритмическую боевую песнь.
Эндрю продолжал делать знаки, заставляя повернуть, но Майкл коротко махнул рукой — «следуй за мной» — и положил «сопвич» на крыло, круто поворачивая назад и заставляя напрячься весь поврежденный корпус.
Майкла охватило боевое безумие, дикая страсть берсеркера; смерть или угроза тяжелого ранения стали ему безразличны. Его зрение необычайно обострилось, и он вел свой поврежденный «сопвич» так, словно тот был продолжением его тела; точно ласточка, в полете едва касающаяся воды, чтобы напиться, он единственным оставшимся колесом едва не цеплял живые изгороди и стерню на поле; словно сокол, буравил он неподвижным жестоким взглядом неуклюже опускающийся аэростат.