Он быстро догонял незнакомца. Тот, кого он преследовал, не подозревал о его существовании. В одном месте он задержался и срезал стебель дикой локвы, вероятно, чтобы использовать в качестве зубочистки, и срез был еще влажным, из него капал сок.
Потом человек снова остановился, немного прошел назад по своему следу, почти несомненно прислушиваясь, затем неожиданно свернул с тропы; через десять шагов след оборвался, как будто человек взлетел или был вознесен на небо крылатой колесницей. Его исчезновение отдавало волшебством, и, хотя Марк еще почти час кружил в поисках следов, он ничего не нашел.
Он сел, закурил и обнаружил, что вспотел и разозлился. Он применил все свое мастерство охотника, а его выставили младенцем. Человек узнал, что Марк идет за ним, вероятно, еще за тысячу ярдов, и запутал след, сбив преследователя с толку так легко, словно и впрямь имел дело с младенцем.
Марк чувствовал, как нарастает гнев.
— Я доберусь до тебя, — пообещал он загадочному незнакомцу вслух, и ему даже не пришло в голову задуматься, что же он будет делать, если найдет того, кого ищет. Он знал только, что ему бросили вызов и он этот вызов принял.
Этот человек хитер, как… Марк поискал подходящее сравнение и улыбнулся: нашел. Этот человек хитер, как шакал, но он зулус, поэтому Марк воспользовался зулусским словом — пунгуше.
«Я буду следить за тобой, Пунгуше. Я поймаю тебя, маленький шакал!»
Настроение Марка улучшилось, он смял сигарету и обнаружил, что с нетерпением ждет состязания в мастерстве следопыта с этим Пунгуше.
Теперь, куда бы Марк ни направился, он всегда искал знакомые отпечатки ног на мягкой земле или признаки движения высокой фигуры среди деревьев. Трижды он находил след, но каждый раз старый и сглаженный ветром — идти по нему не стоило.
Время шло в величественном окружении неба и гор, солнца, реки и болота и казалось бесконечным, пока Марк, посчитав по пальцам, не понял, что месяц почти закончился. Он приуныл, испытывая страх перед уходом, как ребенок, когда заканчиваются идиллические летние каникулы и приходит пора вернуться в школу.
В тот вечер он в догорающем свете дня вернулся в лагерь под фиговым деревом и прислонил винтовку к стволу. Постоял немного, разминая усталые мышцы и с наслаждением предвкушая горячий кофе и веселый костер, но вдруг остановился и опустился на колено, разглядывая землю, мягкую и пушистую от прелой листвы.
Даже при вечернем освещении невозможно было не узнать отпечаток широких голых ступней. Марк быстро оглянулся и осмотрел темнеющий буш, с тревогой понимая, что сейчас за ним могут наблюдать. Наконец убедившись, что он один, Марк прошел по следу и установил, что таинственный незнакомец обыскал его лагерь, нашел на дереве ранец и осмотрел его содержимое, потом старательно положил каждый предмет на прежнее место и снова повесил ранец на дерево.
Если бы Марк не заметил след на земле, он никогда бы не заподозрил, что его вещи трогали.
Его встревожило, что человек, за которым он следил, по чьему следу шел, вероятно, не менее тщательно следит за ним самим — и значительно успешнее.
Ночью Марк спал плохо — во сне он видел, что идет за темной фигурой по опасной горной тропе, а незнакомец, ударяя по камню посохом, не оглядываясь, удаляется. Марк отчаянно просит его подождать, но из его горла не вылетает ни звука.
Утром он встал поздно, с тяжелой головой, и увидел, что небо затянули темные тучи, принесенные с океана юго-восточным ветром. Марк знал, что скоро пойдет дождь и что пора уходить. Его время истекло, но он пообещал себе еще несколько дней — ради деда и себя самого.
Все утро до полудня шел дождь, еще только предупреждая о том, что начнется позже, но и он был сильным и холодным и застал Марка вдали от убежища. И хотя сразу за дождем из разрывов в тучах выглянуло солнце, Марку казалось, что он промерз до костей, и он трясся в своей мокрой одежде, как немощный старец.
Только когда дрожь не захотела уняться и после того, как его одежда давно уже высохла, Марк вспомнил, что прошло ровно двадцать два дня с его первого ночлега под фиговым деревом, после первых укусов речных комаров.
Новый приступ озноба сотряс его, и Марк понял, что, вероятно, теперь его жизнь зависит от бутылочки с таблетками хинина в ранце высоко на ветке дерева и от того, успеет ли он добраться до лекарства раньше, чем малярия обрушится на него со всей своей злобой.
До лагеря было четыре мили, и он пошел коротким путем через колючий кустарник и через каменистый хребет, чтобы за гребнем снова выйти на тропу.
К тому времени как Марк вышел на нее, у него кружилась голова и ему пришлось передохнуть. Сигарета показалась горькой и затхлой, он раздавил окурок и сразу увидел новый след. В этом месте след уберегли от дождя ветви дерева махобо-хобо, он накладывался на собственный след Марка и шел в том же направлении, но Марка поразило то, что это был след обутой ноги и обувь была подбита сапожными гвоздями. Узкие следы длинных ног белого человека. И в болезненный миг перед новым приступом малярии эти следы показались Марку чудовищно зловещими.
Его сотряс новый приступ дрожи, но он быстро прошел; на краткий миг в голове у Марка прояснилось, почудилось, что силы вернулись, но, когда он встал, ноги по-прежнему были словно налиты свинцом. Он прошел еще пятьсот ярдов к реке, и тут на хребте за ним крикнула дневная сова — там, где он только что находился.
Марк резко остановился и наклонил голову, прислушиваясь. Укус мухи цеце в шею отчаянно жгло, но Марк стоял, замерев и слушая.
Сове ответила другая; это была искусная имитация, но без естественных интонаций. Второй крик донесся откуда-то справа, и Марк почувствовал озноб, к которому не имела отношения малярия: он вспомнил давнишний крик совы на откосе над Ледибургом.
Он пошел по извилистой тропе быстрее, волоча отяжелевшие ноги, почти не чувствуя их. Не пройдя и ста ярдов, он начал задыхаться; волны тошноты подкатывали к горлу, лихорадка усиливалась.
Начало отказывать зрение, картина перед Марком дробилась, становилась словно мозаичной, ее расчертили неровные полоски тьмы с радужными краями; когда на мгновение нормальное зрение возвращалось, казалось, он смотрит в разрывы картины-загадки.
Он с трудом брел вперед, ожидая, что в любое мгновение почувствует под ногами пружинистую болотную траву и вступит под защиту тростника — ходы в тростнике он хорошо знал, тростник защитит и подскажет дорогу к лагерю.
Снова закричала сова, на этот раз гораздо ближе, и в совершенно неожиданной стороне. Запутавшись, вдобавок теперь испуганный, Марк сел под узловатым стволом дерева отдохнуть и собраться с силами. Сердце колотилось о ребра, мутило Марка так сильно, что едва не вырвало, но он подавил тошноту, и на мгновение чудесным образом перед глазами у него прояснилось, словно отдернули темный занавес. Марк понял, что в приступе слабости сбился с тропы. Теперь он понятия не имел, где он и в какую сторону смотрит.