Марк закурил сигарету и облокотился на поручень, наблюдая за ней. Странно, но он редко чувствовал себя одиноким в тишине на обширных просторах дикой местности, а здесь, среди музыки, веселья и смеха молодежи, его охватило глубокое одиночество.
Предложение генерала спуститься и присоединиться к танцующим было неосознанно жестоким. Он будет совсем не к месту среди этой богатой молодежи, где все знакомы с детства и сразу объединяются и ревниво смыкают ряды, когда к ним пытается приблизиться чужак, особенно небогатый и незнатный.
Он представил себе, как приглашает Бурю на тур вальса, как она будет унижена тем, что ее приглашает секретарь отца, представил язвительные намеки, снисходительные вопросы: «Вы действительно печатаете письма, старина?» При одной мысли об этом Марк краснел от гнева.
Но он еще полчаса простоял у поручня, наслаждаясь каждым взглядом на Бурю и пылая неумолимой ненавистью к каждому ее партнеру; а когда наконец спустился в каюту, то не смог уснуть. Он написал письмо Марион Литтлджон и обнаружил, что впервые за несколько месяцев думает о ней с теплотой. Ее мягкая искренность, ее нежность и полная ему преданность неожиданно показались Марку драгоценными. На страницах письма он вспомнил ее неожиданный приезд в Йоханнесбург, незадолго до их отплытия. Генерал проявил понимание, и за эти два дня они много часов провели вместе. Его новое положение и окружение произвели на Марион большое впечатление. Однако их очередная попытка физической близости, хотя происходило это в чистоте и уединении коттеджа Марка, оказалась не успешнее первой. У Марка не было возможности, да и не хватало мужества разорвать их помолвку, и в конце концов он с облегчением посадил Марион в поезд до Ледибурга, но теперь одиночество и разлука сказались на его воспоминаниях о ней. Он писал с чувством искренней привязанности, но когда закончил и запечатал конверт, обнаружил, что спать по-прежнему не хочет.
В корабельной библиотеке он нашел экземпляр «Джока в вельде» [14] и перечитал рассказ о приключениях человека и собаки. Живые, рождающие тоску по минувшим дням описания африканского буша и диких животных доставляли ему такое удовольствие, что он забыл о своем одиночестве. Кто-то негромко постучал в дверь каюты.
— Марк, впустите меня на минутку.
Прежде чем он смог возразить, Ирена Личарс быстро протиснулась мимо него и приказала:
— Закройте дверь.
Ее тон заставил Марка сразу послушаться, но когда она повернулась к нему, он почуял недоброе.
Ирена была пьяна. Краска на ее щеках объяснялась не только румянами, глаза лихорадочно блестели, и смеялась она неестественно высоким голосом.
— Что случилось? — спросил он.
— О боже, дорогой. Я ужасно провела время. Меня преследует Чарли Истман. Клянусь, мне страшно возвращаться в свою каюту.
— Я поговорю с ним, — предложил Марк, но она быстро его остановила.
— Не надо устраивать сцену. Он того не стоит.
Она перебросила через плечо боа из страусовых перьев. Платье у нее было из слоев тонкого материала, который облаком окутывал Ирену, когда она двигалась, и обнажало плечи. Вырез был такой низкий, что груди выпирали из него, очень круглые, гладкие, белые и глубоко разделенные.
— Не возражаете? — спросила она, заметив куда он смотрит, и Марк виновато поднял голову. Она сделала нетерпеливый жест, ожидая ответа.
Помада у нее была поразительно алая и блестящая, губы казались полными, спелыми.
Он знал, что должен выпроводить ее из своей каюты. Понимал, что ему грозит опасность. Знал, как он уязвим, как влиятельна семья Ирены, и догадывался, какой мелочной и черствой она может быть. Но он был одинок, мучительно одинок.
— Конечно, вы можете остаться, — сказал он, и Ирена опустила ресницы и провела кончиком языка по накрашенным губам.
— У вас есть что выпить, дорогуша?
— Увы, нет.
— Не жалейте.
Она покачнулась, и Марк почувствовал, что от нее пахнет алкоголем, но этот запах сливался с ароматом духов и делался особенно острым, пикантным.
— Смотрите, — сказала она, поднимая свою сумочку. — Девушка со всем, что нужно для уюта. — И она достала из сумочки серебряную фляжку. — Все для удовольствия мужчин, — и провокационно и очень игриво надула губки. — Идемте, я вам дам попробовать.
Она перешла на хриплый шепот, потом рассмеялась и повернулась в па вальса, напевая мелодию «Голубого Дуная». Тонкая юбка плыла на бедрах.
Ноги Ирены в шелковых чулках блестели в мягком свете, а когда она небрежно опустилась на койку Марка, ее юбка взметнулась так высоко, что он увидел: черные эластичные подвязки чулок украшены вышитыми бабочками. Бабочки очень яркие и экзотически выделяются на белой коже внутренней поверхности бедер.
— Идемте, Марки, выпьем по капельке.
Она похлопала по койке и подвинулась, освобождая для него место. Юбка задралась еще выше, открыв край трусиков. Материал был такой прозрачный, что Марк видел сквозь него рыже-золотистые волосы, примятые и приглаженные шелком.
Он почувствовал, как что-то внутри его ломается. Еще мгновение он пытался сохранить самообладание, вернуться к одновременно нравственной и безопасной манере держаться, но теперь он знал, что принял решение, когда позволил ей остаться.
— Идите сюда, Марк.
Она держала фляжку, как приманку, отраженный от серебра свет озарял ее глаза. Трещина разошлась, и, подобно прорванной дамбе, вся сдержанность Марка была сметена. Она поняла это, в ее глазах вспыхнуло торжество, и она с легким звериным криком притянула его к себе и обняла за шею поразительно сильными руками.
Она была маленькой, и сильной, и требовательной, и такой же искусной, как Хелен Макдональд, но по-другому, совсем по-другому.
Молодость придавала ее плоти сладость и свежесть, безупречная кожа блестела, ее мягкость и аромат действовали еще сильнее из-за того, какая она светлая.
Когда Ирена спустила с плеча лямку, обнажила одну грудь и протянула ее Марку, издав звук, похожий на кошачье мурлыканье, он громко ахнул. Грудь была белая, как фарфор, такая же сияющая, чересчур большая для стройного маленького тела, но твердая и упругая. Сосок маленький, как драгоценный камень в широком правильном кружке ареолы, светло-розовый; Марк вспомнил сосок Хелен, большой, темный, в окружении жестких черных волос.
— Подожди, — задыхаясь, сказала Ирена, встала, одним быстрым гибким движением сбросила на пол боа и платье, спустила белье и небрежно отбросила в сторону. Потом подняла руки над головой и медленно повернулась перед Марком.
— Да? — спросила она.
— Да, — ответил он. — Конечно, да.
Безволосое и гладкое тело, только внизу плоского живота светло-рыжая дымка, груди высокие и гордые.