— На самом деле прекрасно, — снова сказал он, теперь так близко, что она почувствовала, как его дыхание колеблет волосы у нее на шее, и новая волна дрожи пробежала по ее спине; на этот раз словно коготь разрывал ей плоть, и она сжала ягодицы, чтобы подавить это ощущение, как будто сидела верхом на непокорной лошади.
Посмотрела на картину и поняла, что он прав.
Прекрасна, хотя и не закончена. Буря всю ее видела мысленно, и картина была правильна и прекрасна, но сейчас Буре нужны были только прикосновения его рук.
Картина словно обострила ее чувства, раскрыла какую-то запретную дверь, и теперь его прикосновения хотелось до физической боли.
Она обернулась — Марк стоял совсем рядом и был такой высокий, что у нее снова перехватило дыхание. Она посмотрела ему в лицо. «Дотронься до меня», — мысленно приказывала она, но его руки висели вдоль тела, и она не могла понять выражения его глаз.
Она не вытерпела и медленно, сладострастно шевельнула бедрами. Что-то горело и таяло внизу ее живота.
«Коснись меня», — молча пыталась она заставить Марка выполнить ее желание. «Прикоснись к тому месту, где так жжет». Но он не услышал ее, не отзывался на ее безмолвные просьбы, и Буря вдруг рассердилась.
Ей хотелось наброситься на него, ударить по серьезному красивому лицу, она мысленно представила себе, как срывает с него рубашку и вонзает ногти в гладкие мышцы груди. Она посмотрела на расстегнутый и распахнутый ворот, на выбивающиеся черные волосы: кожа маслянисто блестела, солнце делало ее теплой и золотисто-коричневой.
Гнев ее разгорался и нашел себе точку приложения. Марк разбудил в ней поток переживаний и чувств, которых она не понимала и не контролировала, вызвал головокружительные волны физического возбуждения, и ей хотелось наказать его за это, заставить страдать, чтобы желания мучили его так же, как ее; ей одновременно хотелось и снести эту великолепную гордую голову, и прижать ее к груди, как мать прижимает ребенка, хотелось ласкать его и любить, но и рвать на части, причинять боль. Она была в смятении, у нее кружилась голова, она испытывала смущение и гнев, но сильнее всего было физическое возбуждение, которое делало ее легкой, как птица, и быстрой, и полной жизни.
— Я думала, ты прыгаешь на своей толстой шлюшке, — почти крикнула Буря.
В его глазах отразились боль и потрясение, ей это понравилось, она почувствовала торжество, но и боль раскаяния; захотелось упасть к его ногам и просить прощения или впиться в него ногтями и оставить кровавые полосы на загорелом любимом лице.
— Было бы дивом, если бы провидение, давшее тебе красоту и талант, сделало бы тебя хорошим человеком, — негромко, почти печально сказал он. — А не злобным испорченным отродьем.
Она ахнула. Оскорбление дало ей право вконец потерять контроль над собой.
Она отпустила поводья и вволю использовала кнут и шпоры.
— Свинья!
И набросилась на Марка с намерением вцепиться в глаза, зная, что он для нее слишком силен и проворен, но заставляя его обороняться, заставляя схватить ее, а когда он схватил ее обеими руками, ударила его всем телом, заставив отступить на шаг, и увидела на его лице удивление. Он не ожидал от нее такого.
Буря набросилась на него. Ее тело было закалено физическими упражнениями на корте и в седле, она лишила Марка равновесия, и когда он перенес свой вес с одной ноги на другую, зацепила его ногу своей и бросила всю тяжесть своего тела в противоположном направлении.
Они упали, покатились вниз по траве, и Марк выпустил ее руки, пытаясь остановить падение и смягчить для нее удар. Буря мгновенно вцепилась в него обеими руками и вонзила ногти в шею. Он неопределенно хмыкнул, и она увидела в его глазах первые проблески гнева. Это обрадовало ее, и, когда Марк снова перехватил ее запястья, она повернулась и укусила его за жесткое предплечье. Достаточно сильно, чтобы порвать кожу и оставить двойной полумесяц, след своих маленьких зубов.
Он ахнул, злясь все сильнее, перевернул ее, придавил всем телом, удерживая ее руки. Буря изогнулась под ним, ее платье задралось до пояса, одной ногой она ударила Марка в пах — недостаточно сильно, чтобы причинить боль, но достаточно, чтобы он осознал свое физическое возбуждение.
Когда он понял, что происходит, его хватка ослабла и он отчаянно попытался отъединиться от Бури, но она одной рукой обхватила его за шею и прижалась к его щеке своей, шелковистой и теплой.
Его руки без приказа сознания прошлись по глубокой бороздке посреди ее изогнутой спины, по твердым позвонкам до круглых бугорков ягодиц; сквозь стеклянную скользкость шелкового белья он чувствовал ее тело.
Дыхание Марка вырывалось с хрипом, словно по наждаку. Буря повернула голову и прижалась ртом к его рту, изогнувшись всем телом и подняв его нижнюю часть, так что шелковое белье осталось у Марка в руках.
Ее тело восковой раздвоенной вилкой поднималось из яркой юбки, как стебель удивительной экзотической орхидеи; его плавное совершенство нарушало лишь единственное углубление в центре живота, а под ним взрыв поразительно темных волос, глубокий клин, который менял форму, когда она расслаблялась медленными сладострастными движениями.
— О Марк! — выдохнула она. — О Марк, это невыносимо!
Гнев ее испарился, она стала мягкой, она задыхалась, медленно оплетая его, теплая, мягкая, любящая, но звук ее голоса неожиданно вернул его к реальности. Он понял, что предает доверие Шона Кортни, пользуется своим привилегированным положением, и отодвинулся, пораженный собственным предательством.
— Я сошел с ума, — с ужасом сказал он и попытался откатиться от нее. Буря откликнулась мгновенно, точно львица, у которой что-то отбирают, обнаружив невероятную способность за долю секунды переходить от мурлычущей мягкости к опасной ярости.
Открытой ладонью она ударила Марка по лицу, так что у него перед глазами закрутились огненные круги, и закричала:
— Да что ты за мужчина?
Она попыталась снова ударить его, но он был начеку и придавил ее грудью к траве.
— Ты ничтожество и всегда будешь ничтожеством, потому что у тебя нет ни сил, ни мужества на большее! — кричала она, и эти слова были в тысячу раз хуже удара. Он тоже рассердился и крикнул в ответ:
— Черт тебя побери! Как ты смеешь так говорить!
— Я-то смею, а ты нет! — Но она перестала орать, когда поняла, что происходит, и сказала совсем другим голосом: — Иди.
Изогнувшись всем телом, она прижала его к себе, обхватила и проговорила низким, хриплым торжествующим голосом: — О, Марк, дорогой Марк!
* * *
Шон Кортни сидел на лошади, чуть сутулясь: удобная, привычная посадка африканского всадника. Длинные ноги в стременах он вытянул вперед, сам отодвинулся назад, хлыст свисал с левой руки, а повод лежал на луке седла.
Его хорошо обученный гунтер терпеливо стоял в тени дерева, распределив тяжесть на три ноги, а четвертую поджав для отдыха; вытянув шею, он тянулся к сладкой свежей траве, которой поросли верхние склоны откоса; зубы лошади скрипели, когда она набирала полный рот.