Нет, не могла Маруся “придавать значение” случайно произнесенным потаповским фразам.
Осторожно, по одной, она ела землянику, а Потапов, пристроившийся напротив, поглощал свое мясо, и все это, вместе с тишиной пустой квартиры, в которой никогда не было тихо, с тех пор как родился Федор, было настолько нереально и даже угрожающе, что Маруся решила — нужно что-нибудь говорить. Но что?
— Скорее бы Алина вернулась, — не придумав ничего лучшего, сказала она. — Так некстати улетела!
Она уже прилетела, но Потапов не стал говорить этого Марусе.
— Мань, если это все о том, чтобы я не приезжал, то хватит. Мы договорились, что ты отныне говоришь “спасибо, Митя”, а не “пошел вон, болван”.
— Я никогда не говорила тебе “пошел вон”! — перепугалась Маруся. — Просто мне очень…
— Знаю, знаю, — перебил ее Потапов, поднялся и стал мыть под краном свою тарелку, — тебе очень неловко, ты меня стесняешься, и я мешаю тебе тихо проститься с жизнью.
— Вовсе я не собираюсь прощаться с жизнью, — пробормотала Маруся, — я только не понимаю, зачем тебе все эти… хлопоты.
Потапов и сам не понимал и старательно делал вид, что этого вопроса вообще не существует.
— Что-то наш инспектор Дрейтон не едет, — сказал он недовольно, — собирался сегодня приехать и не едет.
— Кто такой инспектор Дрейтон?
— А черт его знает, — Потапов улыбнулся, сверкнули безупречные зубы. — Это из какой-то книжки. Я не помню. А ты?
Маруся пристыженно покачала головой.
Потапов читал всегда. Читал на переменах, на нудных классных часах под партой, во время дежурства на лестнице.
Всем хотелось дежурить на лестнице. Во-первых, потому, что на площадке можно был сидеть, а во-вторых, потому, что мыть лестницу было легко и приятно. Во время дежурств каждый дежурный должен был после уроков мыть свой “пост”.
— Митька, помнишь, как вы с Кузей на лестнице дежурили? Кузя все время в окно смотрел, потому что во дворе в футбол играли, а ты какие-то книжки читал.
— Помню, — сказал Потапов. — А еще помню, как Мишка Махов на доске написал: “Да здравствует хард-рок!” и еще вроде: “ЭйСи — ДиСи”, и директриса сказала, что это антисоветская пропаганда, и вызвала милицию.
— А еще помнишь, как мы щавель собирали и нас заставили его перебирать, а в это время автобус уехал, и мы остались в чистом поле одни? И денег ни у кого не было. А потом за нами твой папа приехал.
— А наша Карелия даже про нас не вспомнила, пока они до школы не доехали, а мы с отцом на рыбалку собрались, он меня у школы встречал. Автобус приехал, а нас нет.
— Нас потом еще чуть из комсомола не исключили.
— А мне характеристика была нужна, и я боялся, что мне ее испортят, — подхватил Потапов, но Маруся перебила:
— А про Павку Корчагина, которого Женька Первушин ставил, помнишь?..
Звонок в дверь прервал трогательный вечер воспоминаний.
Маруся дернулась и уронила ягоду на халат. И посмотрела на Потапова. Он посмотрел на нее и пожал плечами.
— Господи, кто это может быть? — пробормотала Маруся. — Мить, кто это может быть?
Потапов тоже почему-то испугался и рассердился на себя за это. И на Маню рассердился.
— Я отсюда не вижу. Сейчас открою и тогда скажу.
— Мить, может, лучше… не открывать? — прошептала она и схватила его за руку. — А?
— Мань, прекрати, — велел он и отцепил от себя ее пальцы.
Он вышел в прихожую. Щелкнул замок, проскрипела тугая дверь, и Потапов спросил то ли сердито, то ли изумленно:
— А вы откуда взялись?!
Марусе показалось, что в ответ заговорили сразу несколько человек. Слов было не разобрать, потому что говорили они так, как давно никто не говорил в ее присутствии — громко и перебивая друг друга. Маруся в волнении поднялась с табуретки, страшась, что ее подведут ненадежные нынче ноги, сделала шаг, ухватилась за дверь, и навстречу ей из ее собственной прихожей вывалились какие-то чужие люди — много.
— Здрасте, — насмешливо сказала незнакомая женщина.
— Здрасте, — выдавила Маруся. Она шарила глазами, но Потапова не было видно. Куда они его дели?!
— Вы кто? Где Митя?! Что вам здесь надо?
— Маня, успокойся, — сказал откуда-то Потапов, — это не группа захвата. Это мои родители и сестра.
Маруся дышала так, что живот моментально свело жуткой болью. Боль упиралась прямо в горло. Говорить было невозможно, и казалось, что из горла вот-вот хлынет кровь, заполнившая живот.
— Да ну вас к черту, — сказал Потапов и пролез к ней, — зачем вы приехали? Перепугали ее до смерти! И откуда вы адрес взяли?
— Адрес Паша дал, — проинформировала его сердитая насмешливая женщина, которая первой поздоровалась с Марусей, — тебя нет и нет, мы решили, что сами навестим, а то, пожалуй, и вовсе не дождемся. А вам нужно лечь. Вы совершенно напрасно встали. Врач разрешил вам вставать?
— Разрешил, — пробормотала Маруся. — Сегодня.
— И напрасно, — безапелляционно заявила женщина, — идите и ложитесь.
— Я… посижу лучше, — пролепетала Маня, понимая, что до своего дивана не доползет, — вот тут посижу, на табуреточке…
— Зачем вы приехали?!
— Любопытство замучило, — подала голос женщина помладше, удивительно похожая на ту, насмешливую и сердитую, — папа говорил, не надо, а мы все равно приехали.
— Занимались бы лучше своими делами, — сквозь зубы процедил Потапов.
У него был такой тон, что Маруся даже голову в плечи втянула от страха. Но никто, кроме нее, Потапова здесь не боялся.
— Мить, мы только на пять минут, — сказал молчавший до их пор пожилой лысый мужик и улыбнулся Марусе доброй улыбкой, — мать вбила себе в голову, что тебе тут помощь нужна.
— Мне не нужна никакая помощь, — тем же тоном, отчетливо выговаривая слова, проинформировал их Потапов, — всем спасибо, все свободны.
— Сильно болит? — поинтересовалась у Маруси сердитая женщина.
— Когда как. Вообще-то не очень сильно, — боль убралась обратно в живот и свернулась там в холодное кольцо — до поры до времени. — Спасибо.
— Пожалуйста, — ответила женщина все так же насмешливо. — Митя дает вам клюкву?
— Мам, мы даем ей все, что положено! В конце концов, ты детский врач, а не специалист по ранениям! И хватит! Езжайте домой. Вам еще Таньку завозить, а уже одиннадцать.