— Дина Львовна, — сказал Никоненко лениво, — вот тут у меня все подробненько записано. Это у меня привычка такая, я все записываю. Я перед вашим приходом листал свои записи, и вот что обнаружилось: с Дмитрием Лазаренко вы говорили один раз. В присутствии Владимира Сидорина. Один раз за весь вечер. Если хотите, устроим допрос с пристрастием, вызовем доктора Сидорина, спросим у него. Он все помнит, уверяю вас. Он и на вечер пришел только затем, чтобы на вас посмотреть. Если этого мало, спросим у остальных участников шоу. Хотите?
Она готовилась, конечно. Вопрос о записке ее не испугал. Но превращение Никоненко из табуреточно-тупого милиционера, которого так легко и приятно было обвести вокруг пальца, в хладнокровного и стремительного охотника ее напугало.
— Разве, — пробормотала она, — только один раз? А мне показалось, что весь вечер. Наверное, он сильно меня достал. У вас в кабинете можно курить?
— Конечно.
Прикуривая, она быстро соображала, как бы ему доходчиво объяснить, чтобы он понял, что с ней шутки плохи и лучше всего ему от нее отвязаться.
— Игорь Владимирович, — придумав, начала она, — я говорю вам совершенно точно, что мои дела не имеют к вашим никакого отношения.
— Это вам только так кажется, — перебил он, не дав ей закончить, — не надо меня учить, что имеет ко мне отношение, а что не имеет, Дина Львовна. Скажите, что было в записке, которую вы написали господину Лазаренко заранее и которую он читал? Это тоже все видели. — Насчет всех он приврал. — Ведь вы ее написали?
— Я написала Димочке одну записку и бросила ее в Тамарин ящик. Больше я никаких записок не писала, — сказала она холодно.
Длинная трубочка пепла на ее тоненькой папироске вздрогнула и упала ей на юбку. Она нетерпеливо стряхнула ее рукой, остался след.
— Дина Львовна, записок было две. И вы, и я это знаем. У меня нет второй записки, но сейчас приедет ваш Димочка и моментально подтвердит, что записок было две. Вы же его знаете. Прикрывать вас он не станет.
— Не было никакой второй записки, — сказала она. — И вообще, если это допрос, предъявите мне санкцию прокурора, или что там полагается предъявлять в таких случаях, я вызову адвоката и позвоню Сереже Калинину.
Ох-хо-хо, подумал капитан Никоненко.
Сергей Калинин был знаменитый в Москве банкир и промышленник, герой телевизионных репортажей и газетных статей.
Итак, на заднем плане появился еще Сергей Калинин. Сережа то есть.
Ее нужно было успокоить, и Никоненко это сделал.
— Зачем звонить Калинину? — испуганно спросил участковый “Анискин”. — Не надо, не надо, Дина Львовна! Мы уж лучше с вами сами разберемся, между собой.
Безупречная Дина почувствовала почву под ногами, потушила сигарету и села прямее.
— Дина Львовна, — продолжил “Анискин” задушевно, — давайте мы с вами договоримся так. Мне нет никакого дела до ваших высоких отношений с Лазаренко. Если они никак не связаны со стрельбой и убийством, я отпущу вас в ту же минуту, как только вы мне все объясните. Если не объясните, пойдем официальным путем. Я поставлю в известность прокуратуру, вы — своего адвоката и Сережу Калинина, и будем мы бодаться до посинения. Опрашивать свидетелей, сличать почерки, время действия, будем предъявлять вас соседям художника Шеффера и так далее. Хотите?
— О чем вы говорите? — спросила она с ужасом. — Шеффер?
— Дина Львовна, я знаю, что вы были с ним в самых дружеских отношениях. Он даже ваш портрет писал. Очень похожий, кстати! Он умер, и из сейфа в его мастерской пропали драгоценности. Лазаренко был его учеником. На школьном вечере ваш Димочка читал какую-то вашу записку, а другую записку вы бросили в ящик. Ну, как? Пока я все правильно излагаю?
Она овладела собой. Она была умна и очень быстро поняла, что выбор, который предлагал капитан, может быть ей полезен.
Как же она в нем ошиблась, черт бы его побрал! Непростительно ошиблась!..
— Хорошо, — сказала она официальным тоном, — Арнольд Шеффер был моим любовником. Мерзкий, отвратительный, грязный и гениальный. Его картины стоят очень дорого. Он дарил их мне. Вы же понимаете, что просто так спать с ним я ни за что не стала бы. Кое-какие я продавала, это очень хороший доход. А Димочка… — она еще больше выпрямила спину и вновь закурила, морщась от отвращения, — Димочка все время тянул одеяло на себя. Он был, видите ли, любимый ученик! Арни в конце концов свихнулся от собственного величия, а Димочка только и делал, что говорил ему, какой он гениальный, великий, чудо двадцатого века. Арни это нравилось, и он терпел около себя это ничтожество, эту шлюху в брюках! Я знала, конечно, что у него полно драгоценностей, и не каких-нибудь пошлых бриллиантов, которых полно в любом магазине, а настоящих, старинных. Я должна была получить их. Я их заработала, я, а не Димочка! Я спала с Арни, выносила все его прихоти, терпела его издевательства, потому что я должна была получить их! А эта… эта сволочь, проститутка Лазаренко украл их у меня!
— Украл у вас? — спросил капитан.
— Да! — завизжала Дина. — У меня! Потому что это мое, это я заработала!
— Как он их у вас украл? Из сумочки? — Не следовало говорить с ней таким язвительным тоном, но Никоненко ничего не мог с собой поделать. Впрочем, его тона она даже не заметила.
— Арни не придумал ничего лучшего, чем отдать концы на глазах у этого придурка! Димочка был у него, когда того хватил удар. Он всегда хвастался перед Лазаренко своей коллекцией, вынимал, раскладывал, поглаживал, как… как онанист! Сейф был открыт, и Лазаренко был в мастерской, когда Арни наконец подох. И Димочка взял все! Все!
— Как вы узнали об этом?
— Я встретила его во дворе, под аркой. Я шла к Арни на очередной любовный сеанс, а Лазаренко попался мне навстречу. Он очень спешил. Мы иногда встречались, и в мастерской, и просто так, у дома. Он очень, о-очень спешил! Чуть не бежал, хоть это трудно себе представить! Он украл драгоценности и уносил ноги, сволочь! Я вошла в мастерскую, увидела мертвого Арни, открытый сейф и все поняла. Я побежала за ним, но не догнала.
— И вы решили вернуть драгоценности.
— Да. Решила. Это мои драгоценности.
— Дальше, Дина Львовна.
— Я позвонила ему и сказала, что, когда пришла в мастерскую, Арни был еще жив и сказал мне, что это Димочка его убил. Он поверил, потому что в последнее время они иногда ссорились, а у Арни был мстительный характер. Он мог придумать и не такое. Я заявила, что пойду в милицию и расскажу обо всем, если он не вернет мне драгоценности.
— Дальше.
— Я решила, что звонить ему опасно, потому что он мог записывать наши разговоры и потом шантажировать меня, и написала ему записку, чтобы он пришел в школу на вечер и все принес с собой. Ни у кого не будет никаких подозрений. Мало ли кто туда пришел! В записке я написала, где он должен оставить портфель.