Его втащили в маленькую уютную комнату с письменным столом и креслами. На зарешеченных окнах полуопущенные шведские шторы. Мундт сел за стол а Лимас, чуть прикрыв глаза, сидел в кресле. Охранники встали у двери.
– Пить, – попросил Лимас.
– Виски?
– Воды.
Мундт наполнил графин из-под крана в углу комнаты и поставил его вместе со стаканом на стол.
– Принесите чего-нибудь поесть, – распорядился он.
Один из охранников вышел и вернулся с чашкой бульона и кусочками колбасы. Пока Лимас ел, они молча наблюдали за ним.
– Где Фидлер? – спросил он наконец.
– Арестован, – коротко ответил Мундт.
– За что?
– Заговор с целью подрыва госбезопасности.
Лимас спокойно кивнул.
– Значит, ваша взяла. Когда его арестовали?
– Прошлой ночью.
Лимас помолчал, пытаясь сосредоточиться на Мундте.
– А что будет со мной? – спросил он.
– Вы свидетель по его делу. Потом вас, разумеется, тоже будут судить.
– Выходит, я участник лондонской операции по дискредитации Мундта?
Мундт кивнул. Потом прикурил сигарету и передал ее через охранника Лимасу.
– Совершенно верно, – сказал он.
Охранник подошел к Лимасу и с явным отвращением сунул ему в рот сигарету.
– Изящная операция, – заметил Лимас. – Ну и мудрецы эти китайцы, – добавил он.
Мундт промолчал. В ходе дальнейшей беседы Лимас постепенно привык к таким паузам. У Мундта был довольно приятный голос, чего Лимас никак не ожидал, но говорил он редко. В этом и заключался секрет его исключительного самообладания: он говорил лишь тогда, когда считал нужным. Это отличало его от большинства профессиональных следователей, которые обычно брали инициативу на себя, создавая атмосферу некоторой доверительности и используя в своих целях психологическую зависимость заключенного от тюремщика. Мундт презирал подобные методы работы: он был человеком фактов и поступков. Лимасу был по душе именно такой стиль.
Внешность Мундта полностью соответствовала его темпераменту. У него было телосложение атлета. Красивые волосы были коротко острижены, причесаны и приглажены. Черты его молодого лица были жесткими и резкими, выражение – устрашающе прямым: тут не было места ни юмору, ни фантазии. Выглядел он молодо, но не слишком: старшие, должно быть, относились к нему со всей серьезностью. Он был хорошо сложен. Стандартная одежда прекрасно сидела на его стандартной фигуре. Глядя на Мундта, Лимасу нетрудно было вспомнить о том, что тот убийца. В нем ощущалась холодность и безжалостная самоуверенность, делавшие его великолепным кандидатом на роль палача. Это был крайне жестокий человек.
– Обвинение, по которому вы, если потребуется, предстанете перед судом, – убийство, – спокойно сказал Мундт.
– Значит, охранник мертв? – спросил Лимас.
Волна резкой боли снова захлестнула мозг.
Мундт кивнул.
– С учетом данного обстоятельства обвинение в шпионаже представляет собой чисто академический интерес. Я рекомендовал публичное слушание дела Фидлера. Такова же и рекомендация Президиума.
– И вам нужно мое признание?
– Да.
– Другими словами, у вас нет никаких доказательств.
– Доказательства у нас появятся. У нас будет ваше признание. – В голосе Мундта не было злобы. Не было в нем и нажима или театрального наигрыша. – С другой стороны, в вашем случае можно будет говорить о смягчающих обстоятельствах: вас шантажировала британская разведка; они обвинили вас в краже денег и потребовали участия в реваншистском заговоре против меня. Такая речь в вашу защиту, несомненно, понравится суду.
Лимас, казалось, вдруг начисто утратил самообладание.
– Как вы узнали о том, что меня обвинили в краже?
Мундт молчал.
– Фидлер оказался сущим идиотом, – наконец заговорил он. – Как только я прочитал отчет нашего друга Петерса, я сразу понял, для чего вас заслали. И понял, что Фидлер на это купится. Фидлер безумно ненавидит меня. – Мундт кивнул, как бы подтверждая истинность собственных слов. – А вашим людям это, конечно, известно. Весьма хитрая операция. Кто же ее придумал? Наверняка Смайли. Он?
Лимас ничего не ответил.
– Я затребовал у Фидлера отчет о его расследовании ваших показаний, – продолжал Мундт. – Велел ему прислать мне все материалы. Он стал тянуть время, и я понял, что не ошибся. Вчера он разослал материалы всем членам Президиума, забыв прислать мне копии. Кто-то в Лондоне очень хорошо поработал.
Лимас снова промолчал.
– Когда вы в последний раз виделись со Смайли? – как бы между прочим спросил Мундт.
Лимас помедлил, не зная, что говорить. Голова раскалывалась от боли.
– Когда вы виделись с ним в последний раз? – настаивал Мундт.
– Не помню, – ответил Лимас. – Он, собственно уже отошел от дел. Просто заглядывает к нам время от времени.
– Они ведь большие друзья с Петером Гийомом?
– Кажется, да.
– Гийом, как вам известно, ведал экономической ситуацией в ГДР. Крошечный отдел в вашем Департаменте. Вы, наверное, даже толком не знали, чем они там занимаются.
– Да.
От чудовищной боли в голове Лимас почти ничего не видел и не слышал. Его тошнило.
– Ну, и когда же вы виделись со Смайли?
– Не помню.., не могу вспомнить…
Мундт покачал головой.
– У вас поразительно хорошая память, во всяком случае, на все, что может опорочить меня. Любой человек в состоянии вспомнить, когда он в последний раз виделся с кем-нибудь. Ну, скажите-ка, это было после вашего возвращения из Берлина?
– Кажется, да. Я случайно столкнулся с ним в Цирке.., в Лондоне. – Лимас закрыл глаза. Он обливался потом. – Я не могу больше разговаривать, Мундт. Мне плохо.., мне очень плохо…
– После того как Эш вышел на вас – угодил в подстроенную ему ловушку, – вы, кажется, с ним обедали?
– Да, обедал.
– Вы расстались примерно в четыре часа. Куда вы пошли потом?
– Вроде бы в Сити. Точно не помню. Ради Бога, Мундт, – застонал он, сжимая голову руками, – я больше не могу… Проклятая голова…
– Ну, и куда же вы отправились? Почему избавились от «хвоста»? Почему вы так старались улизнуть от слежки?
Лимас ничего не ответил. Сжимая голову, он судорожно глотал воздух.
– Ответьте на один только этот вопрос, и я отпущу вас. Вас уложат в постель. Позволят спать сколько захотите. А иначе вас отправят в ту же камеру. Понятно? Свяжут, закуют и оставят валяться на полу, как животное. Ясно? Ну, куда вы отправились?