С чем были связаны теоретические занятия первой половины того воскресного дня, припомнить, несмотря на все старания, не могу. Но то, что было потом, помню прекрасно. Прежде всего, нас привели в потрясающую баню. Чисто русская, классическая парная. Сложенная из толстых лиственниц просторная изба, печь из кирпича и дикого камня, паровозная топка с круглыми дырочками поддувала в стальной дверце. Ровно гудит в трубе пламя. По стенкам, на невысоких, вделанных прямо в стены скамейках расставлены липовые шайки. Стопками лежат настоящие березовые веники, предусмотрительно замоченные в приземистом бочонке. В предбаннике стоит теплый, пропитанный еловым ароматом, словно спрессованный жаром воздух. От незнания бухаем на камни чуть ли не половину шайки горячей воды, и тут же, как подкошенные, падаем На пол. Только здесь можно спастись от режущего горло пара. Но скоро повсюду слышатся шум льющейся воды и довольный гомон моющихся. Едва переносимое тепло от горячей печи разливается по моему телу, выжимая пот даже из пяток. Мочалок как таковых в бане нет, но по стенам моечного отделения висят пушистые путала из коры какого-то дерева, внешне очень похожие на белые вороньи гнезда. Трем друг другу спины, шеи, бедра, получая от такого действа чуть ли не эротическое наслаждение. Окатываемся прохладной водой, поскольку пар прожег нас в парной до костей, и, слегка очухавшись, снова прокрадываемся в удушающую тропическим зноем парилку. Через два часа, едва передвигая ноги от блаженного изнеможения, по одному выползаем в предбанник. Вот это да! На лавках уже разложено свежее, едва не хрустящее от крахмала белье. А на стоящем у стены столе появилась большая кастрюля с каким-то розоватым напитком!
На далекой отсюда Камчатке баня бывала по средам, и не было горше беды, если именно в этот день попадал в наряд на кухню. Даже тех, кто в тот день был в карауле, возили в баню, а кухню нет. К счастью, такое горе случалось крайне редко. После горячей пропарки можно было купить в буфете холодного сладкого кваса и «московских» пряников на закуску. Это было восхитительно вкусно и вполне заменяло нам более привычное пиво с воблой.
По, отведав того, что находилось в кастрюле, мы, наверное, впервые в жизни получили понятие о том, что такое настоящий таежный морс. Надолго запомнился мне тот день. И запахом, и жаром, и вкусом. Еще через полчаса, полностью смыв себя трудовой пот и пороховую гарь, мы выстраиваемся у входа в баню. Теперь уже не видно ни одного утомленного лица или поникшей головы. Все розовы, бодры, полны энергии и готовы танцевать хоть до утра.
На Н-ской батарее
На командном пункте одной из батарей мы разговаривали с ее командиром Нгуен Чи Конгом и политруком Ле Хак Дыком. За время беседы трижды объявлялась воздушная тревога… Количество американских самолетов, сбитых почти за три года личным составом батареи, приближается к ста…
Последние дни на полигоне вспоминаются с определенным трудом. Мы сдавали своеобразные выпускные экзамены. Проводились заключительные стрельбы по самой настоящей воздушной цели. Разумеется, никакого самолета нам на растерзание не дали, но по кое-чему летучему мы настрелялись всласть. Кое-что летучее представляло собой старый подвесной бак, оснащенный самодельными фанерными крыльями и подобием хвостового оперения. Это, с позволения сказать, воздушное «судно» таскал за собой на длинном тросе «Ан-2». Мишень летала скверно, она то и дело ныряла вниз, после чего так же внезапно дергалась вверх. Это, разумеется, создавало для нас дополнительные трудности, но в то же время и подогревало энтузиазм. Каждому было лестно попасть в столь непредсказуемо ведущую себя мишень. И мы старались изо всех сил. Так старались, что дважды перебивали трос, на котором крепилась летучая «каракатица». К счастью, таких самоделок на ближайшем аэродроме было несколько и поэтому длительных перерывов в учениях не случилось.
И вот настал самый последний день. После завтрака все мои товарищи, весело гомоня, принялись готовиться к отъезду, я же все не находил себе места. Меня же просто мучила неизвестность. Я прекрасно понимал, что по существу мои шансы поехать во Вьетнам зависят сейчас от двух человек — Клюева и Понченко. И надо было как-то склонить вверенную им чашу весов в мою сторону. Некоторое время я еще колебался (не привык ходить просить за себя), но необходимость действовать настойчивее все же победила ложную скромность. Отбросив в сторону несобранный мешок, решительно выхожу на улицу. Иду к штабу, который разместился в небольшом дощатом домике, и, укрепившись духом, толкаю входную дверь. Куда идти, я уже знаю, разведал заранее. Крохотный кабинетик начальника полигона расположен справа от входа в здание, и я, на всякий случай осторожно прислушавшись, робко стучусь.
— Входите, — доносится из-за двери недовольный голос майора.
Захожу. В кабинете два стола, сейф и шкаф. За столами, кроме самого Понченко, тесно сгрудившись, сидит несколько прапорщиков и, самозабвенно скрипя перьями, оформляют какие-то бумаги.
— Товарищ майор, — вытягиваюсь я по струнке, — разрешите задать личный вопрос?
— Задавай, — с видимой неохотой поднимает тот голову.
— Разрешите поинтересоваться моей конечной оценкой за период обучения.
Глаза майора округляются.
— Надо же, — растерянно произносит он, — сколько себя помню, еще никто этим предметом не интересовался. Да и не оценки здесь главное. В вашу часть мы направляем более развернутые характеристики, в которых оценки, выставленные за практические дисциплины, являются как бы неким приложением…
— Нельзя ли в таком случае мне ознакомиться и с моей характеристикой, — довольно нетактично перебиваю я его, — очень надо. Ну, пожалуйста, Григорий Николаевич!
Майор неопределенно поджимает плечами.
— Зачем тебе? Ты же рядовой. Или хочешь сержантское звание поскорее получить?
— Нет, — кручу я головой. — Хочу, чтобы меня отправили в одну командировку. А без хорошего отзыва с вашего полигона, — педалирую я слово «вашего», — мне это вряд ли удастся.
— Путешествовать любишь? — Понченко явно заинтересован таким поворотом дела. — Ну что же, я и сам это дело уважаю. Виталий Леонидович, — поворачивается он к насторожившемуся Клюеву, — ты на Косарева уже оформил характеристику?
— Нет еще, вот только собирался приступить.
— Ну, ты поспособствуешь парню? Видишь, как переживает! Он ведь неплохо у тебя занимался?
Прапорщик с готовностью кивает:
— Очень неплохо. В расчете он даже позавчера трос от мишени перебил.
— А «кукурузнику» они хвост случайно не снесли? — улыбается майор.
Клюев откладывает авторучку и интенсивно трясет над заваленным бумагами столом растопыренными пальцами:
— Нет, нет, ребята очень аккуратно стреляли. В общем, все молодцы. Сразу видно, что ОСНАЗ!
— Так я могу надеяться на несколько теплых слов с вашей стороны? — почтительно (задом) отступаю я к входной двери.
Понченко милостиво кивает, и я, ликуя, выскакиваю наружу.