— Смотри, да они напалм на деревню бросают! — разволновался Камо, в возбуждении срывая с головы панамку. — Еще всю нашу солярку пожгут, гады!
Солярка, естественно, пока не наша, но радист просто переполнен священным негодованием и такие мелочи в расчет не берет.
Я что-то хотел ему ответить, но тут земля под нашими ногами зашевелилась и исторгнула из себя глухой, болезненный рокот, словно невдалеке проснулся спавший долгие годы древний вулкан. И где-то в паре-тройке километров от нас грозно вздыбился черный лес сплошных разрывов. Мы еще несколько секунд обреченно смотрим на взлетающую вверх жуткую мешанину раздробленной в прах почвы, корней и осколков, несущуюся на нас со скоростью курьерского поезда. «Так вот что такое ковровая бомбардировка, о которой нам чуть не каждый вечер рассказывает Воронин», — успеваю подумать я еще до того момента, как мои ноги помимо моей же воли понесли меня прочь.
Вы, наверное, не поверите, но я явственно, всей разом заледеневшей кожей ощущал, что на нас неумолимо надвигался самый настоящий рукотворный ад. Едва успеваем пригнуться, как скрежещущий гул непрерывных разрывов наваливается на нас неумолимым смерчем, и мы, словно два попавших в него мотылька, несколько секунд буквально парим где-то над землей, плохо понимая, где, собственно, сама земля, а где, черт побери, небо. Тишина обрушивается так же внезапно и страшно, как и грохот недавней бомбежки. Очухавшись и прочистив забитые уши, я поднимаюсь из какой-то протяженной, затопленной ржавой жижей канавы и, пошатываясь, стараюсь занять вертикальное положение. В голове — колокольный звон, а перед глазами роится густое серое марево, будто гигантские мухи обсидели весь мир.
Постепенно прихожу в себя и изумленно озираюсь. Вся местность вокруг перепахана столь старательно, словно это весенняя зябь перед посевной. Разнокалиберные воронки испятнали, кажется, всю долину, пройдясь по ней из угла в угол. Из всего обозримого пространства относительно нетронутым остался только небольшой пятачок, посереди которого я сейчас и стоял, выискивая глазами неизвестно куда пропавшего напарника. Но вот сзади раздался слабый хруст, и я повернулся на подозрительный шум. Неподалеку слабо шевельнулась земля, и из-под широкого шматка грязного дерна медленно и неуверенно выскользнула грязная человеческая рука. Я, естественно, тут же бросился на помощь. К счастью для Камкова (так и не вспомню никогда, как его звали по имени), его только привалило землей, причем только поверхностно, и я извлек его без особых проблем. Откашлявшись, он поднялся на ноги, протер запорошенные глаза и, взглянув на меня, принялся неудержимо хохотать. Некоторое время он ржал в одиночку, приплясывая и показывая на меня пальцем. Но потом, глядя на его растерзанную форму и испачканное лицо, я тоже засмеялся. Так мы с ним и хохотали, показывая друг на друга пальцами, пока из глаз не потекли слезы.
— Все, — вдруг совершенно спокойным и твердым голосом сказал Камо, и смех будто застрял у меня в горле, — хватит надсмехаться друг над другом, пора за канистрами идти.
Он произносит эту фразу со всей серьезностью, на которую способен, и тут же будто механический робот поворачивает назад, лицом к мосту. Я смотрю несколько секунд ему вслед, но он шагает как по плацу, не оглядываясь и даже не спотыкаясь. Из пяти канистр мы с ним отыскали только четыре, и это была большая удача. Вот только тележка, столько раз выручавшая нас в последнее время, от удара взрывной волны распалась на составные, уже более не стыкуемые части. Но советский солдат находит выход из абсолютно любой ситуации. Схватив в каждую руку по железной банке, мы, насколько могли быстро, двинулись в направлении уже близкого поселка. А оттуда густой россыпью навстречу нам мчались до смерти перепутанные жители, волоча за собой кто скарб, кто детей, а кто и домашнюю скотину. И только мы с Камо, грязные, словно ожившие мертвецы из фильма ужасов, весело бренча пустыми канистрами, бежали в противоположную сторону.
— Бензохранилище вон там! — бросился мой напарник (уже дважды бывавший в поселке) куда-то в сторону, едва мы поравнялись с первыми домами. — Давай за мной, я знаю куда идти!
Но в тот момент я не обратил на его призыв никакого внимания. Мой взгляд неожиданно зацепился за фигуру лежащего лицом вниз залитого кровью старика в парадном пиджачке, всем телом прижавшего к земле маленького пацаненка, лет примерно трех. Тот отчаянно визжал и скреб малюсенькими пальцами дорожную пыль, словно стараясь вырваться из-под придавившего его трупа. Отбросив в сторону тело старика, я торопливо поднял его на руки и тут же… едва не отбросил в сторону. Прямо на моих глазах его левая ступня отделилась от ноги и повисла на тоненькой полоске кожи. Из раны обильно потекла кровь, а голова мгновенно замолчавшего мальчика безвольно откинулась в сторону.
— Стой, что же ты, — беспомощно закрутился я по сторонам в поисках хоть какой-то помощи, — да очнись же!
«Дед раненного осколком мальчишки, видимо, даже после смерти продолжал зажимать ужасную рану своего внука, — сообразил я. — Но что же мне делать то? Не то что аптечки, даже примитивного бинта с собой нет!»
Уложив пострадавшего малыша на спину, я поднял его разрубленную ногу вверх, стараясь хотя бы этим остановить льющуюся кровь. Но это помогло слабо. Тогда я сдавил ее у раны пальцами. Другой рукой принялся хлопать себя по карманам, в поисках хоть какой-нибудь бечевки. Напрасно, ничего нет.
— Ты что здесь застрял? — орет подскочивший откуда-то сзади Камо. — Бросай все! Не слышишь разве, что новая волна самолетов сюда идет? — Он с тупым стуком впечатывает две полные канистры в землю и резко дергает меня за плечо: — Давай, шевелись быстрее, заправочная цистерна тут рядом, с гаражом. Торопись, а то вытечет вся! Худая она уже!
— Не видишь, что ли, — скинул я его руку с плеча, — здесь мальчишка раненый. У тебя нет ничего, чтобы перевязать его?
— Па-ла-ток есть, — выхватывает Камо из кармана хоть и залоснившийся от долгой носки, но все же относительно чистый носовой платок.
Едва мы закончили перевязку маленького пациента, как вновь истошно завопила ручная сирена воздушной тревоги. Подхватив и канистры, и раненого малыша на руки, мы бросились в ту сторону, в какую бежали и немногочисленные жители, уцелевшие после первого налета. Тонкий режущий душу свист реактивного двигателя над головой, — и мы дружно катимся по траве. Ба-бам, ба-бам! Грохот, грязь, в отбитых ударной волной ушах наступает глухая тишина. Поднимаю разом потяжелевшую голову, надеясь понять, откуда грозит основная опасность. И тут же два F-104, прозванные в нашей среде «летающие гробы», небрежно, будто для острастки постреливая из пушек, молниями пронеслись над нами, круто поднимаясь к зениту. Бросаю взгляд вокруг себя. Вижу, что сзади набегают несколько припозднившихся женщин. Поймав за юбку какую-то истошно визжащую молодку, я чуть не силой вручаю ей ребенка и сам несусь обратно, на поиск брошенных на полдороге пустых канистр. Поднимаю их с земли и (что делать) несусь их наполнять. Видно, что на сей раз, после второй атаки, поселок опустел совершенно. Справа смрадно чадит авторемонтная мастерская, и я огибаю ее, рассчитывая, что топливные емкости должны быть где-то поблизости. Вскоре за просевшей после взрыва стеной пыли вижу древний грузовичок с простреленным передним колесом и заветной емкостью солярки, пристроенной в его кузове. Дверь в кабину откинута в сторону и вся изрешечена пулями и осколками. Оттуда боком свешивается убитый наповал водитель в военной форме. Он, бедняга, видимо, намеревался вывезти топливо, но не успел. Цистерна тоже повреждена в нескольких местах, и тоненькие струйки мутноватой, некачественной солярки сбегают по ее ржавой стенке.