– Я тебя тоже люблю, – ответила Диана, и я знал, что так и есть.
Положив телефон в карман, я просунул ногу в дыру и стал пропихивать тело на свалку.
Вонь усилилась – это трудно вообразить, но так и произошло. Вне забора я обонял этот смрад, за ним – впитывал и переваривал запах за запахом. У меня начало выворачивать наизнанку желудок.
Я потащил труп дальше, на свалку – к границе горо-подобной кучи мусора. С близкого расстояния куча казалась храмом Солнца, который я видел в Мехико, когда давным-давно путешествовал с Дианой. Это было еще до Анны, и мы проводили каждое утро, осматривая достопримечательности и топя наши жизни в текиле. Много любви и пьяной дремы.
А что теперь?
Теперь я тащил труп на свалку. Волок жертву к подножию храма мусорного бога.
Посмотрел на свои руки – те самые, что некогда обнимали Диану, кололи инсулин Анне, ласкали каждый дюйм тела Лусинды, а теперь при лунном свете рыли могилу.
Я принялся копать, отбрасывал полные пригоршни мусора: острые жестянки и кости, хрящи и жир, липнущие к пальцам, картонки и тряпки.
И если сначала пытался оставаться бесстрастным, то потом начал воспринимать процесс, как религиозный обряд, ибо от него зависели моя душа, моя жизнь. Происходила материализация событий нынешнего вечера. Только запахи, только руки, только труп. Я полностью сосредоточился на процессе копки: на изъятии предметов в таком-то месте, в таком-то объеме.
Я был уже по плечи в мусоре, я сам превращался в мусор.
Издалека донеслись какие-то звуки. «Наверное, гроза», – подумал я, но не понял, ко мне она идет или от меня. А может, это была и не гроза. Звуки не дотягивали по силе до раскатов грома. И насколько я мог судить, небо оставалось безоблачным. Снова раздались звуки, и на этот раз я насторожился. И наконец сообразил, что это такое. А догадавшись, живо вообразил черные заостренные уши, задранный хвост и острые белые клыки, с которых капает слюна.
Собака со свалки – призрак из моих ночных кошмаров.
Я заработал быстрее, словно превратился в пса, откапывающего кость. И с каждой минутой все явственнее слышал лай и рык, они плыли над кучами мусора и надо мной, а мой запах устремился им навстречу.
Решив, что яма достаточно глубокая, я встал и передохнул, готовясь к последнему физическому испытанию этой ночи.
Внезапно, панически вопя, в небо взметнулась птичья стая. Я оглянулся и увидел два горящих глаза.
Стандартные описания признаков соответствуют действительности. У меня похолодело в животе и пробежал мороз по коже. Все до единого волоски на шее встали дыбом. А грудь заходила ходуном.
Глаза приближались, и вместе с ними рвавший остатки моих нервов звук. Не лай, нет – низкий непрерывный рык. Этот рык ясно говорил: мне здесь не рады.
Я попятился. Шажок за шажком. А собака – я не мог различить ее породы, предположим, ретривер – все наступала.
Я развернулся и побежал. Может, не стоило этого делать. Может, разумнее было замереть, устремив в животное решительный взор. Нельзя показывать собакам, что боишься, – эту древнюю мудрость внушают каждому с детства. Собака бесится, если чувствует страх, кровь бросается ей в голову и будит плотоядные инстинкты.
И я щедро предоставил псу мясо.
Потребовалось несколько минут – домчаться до забора, пролезть сквозь дыру, подбежать к машине, – чтобы понять: собака за мной не гонится.
А затем я услышал это. Скрежет зубов, треск разрываемой плоти и сладострастное, утробное урчание.
Собака пожирала Уинстона.
Оставалось разделаться с «сейблом».
Машина была взята напрокат в «Долларе» [32] по одному из четырех водительских удостоверений, лежавших в тощем бумажнике Уинстона.
«Ксиву купить – плевое дело», – признался мне как-то Уинстон. В молодости, когда я был полон идеализма, мне казалось, что приобретение удостоверения личности – настоящий ритуал. А Уинстон воровал или покупал корочки на всякий случай.
Например, на тот, если попросят с кем-нибудь разобраться.
Теперь мне предстояло избавиться от машины.
Позаботиться о ней, так сказать. Катя по темному шоссе в сторону Уэстерн-авеню, я проигрывал в голове запись собачьей трапезы – нажимал на кнопку перемотки и внимал снова и снова. Но, прислушиваясь к какофонии пира, легко пропустить дорожные указатели. И я очутился в той части Стейтен-Айленда, о которой вообще не подозревал. Фермерские земли: вспаханные поля, а вдали – клянусь, не поверите – силосная яма! Какие-то две мили от огромного перенаселенного города – и я в штате Канзас.
Однако не все грехи городской жизни миновали этот райский уголок. Я проехал огромное кладбище автомобилей. Вернее, водопой. Разбитые машины столпились вокруг грязного пруда, а некоторые даже погрузились в воду. Разве здесь можно заметить лишний остов?
Я осторожно съехал с дороги и подвел «сейбл» почти к самой кромке воды. В последний раз осмотрел машину и, стараясь не задеть кусочки мозга, открыл перчаточник. И обнаружил сюрприз – пистолет Уинстона. Не успевший защитить его от другого оружия. Я сунул пистолет в карман, поставил переключатель передач в нейтральное положение, выбрался из «сейбла» и несильно толкнул его вперед. Машина тихонько скользнула в пруд и упокоилась в нем.
Я не особенно религиозен. Тем не менее несколько минут я постоял на берегу и что-то побормотал – в память об Уинстоне.
А потом пошел прочь.
Как же мне выбраться отсюда? Главное – попасть в город. Там Чарлз Шайн мог ехать домой, как всякий задержавшийся на работе человек.
Вот и автозаправка. В едва освещенном магазине маячил продавец-индиец. Я обогнул стекляшку сзади и обнаружил уборную.
Сортиры на автозаправках похожи на нужники в Чайнатауне, а те, в свою очередь, – на выгребные ямы в Калькутте, как я их себе представляю. Туалетная бумага отсутствовала, треснувшее зеркало искажало отображение, грязная раковина вызывала брезгливость. Но мне нужно было привести себя в порядок. Предстояло ехать в автобусе или на поезде, а от меня несло, словно от мусорного бака.
Из крана непрерывно текла вода. В мыльнице лежал желтый обмыленный кусочек. Я вымыл руки, подставил под струю лицо и, хотя в помещении было холодно – при каждом выдохе у меня изо рта вырывался пар, – снял рубашку. Потер грудь и под мышками. Купание шлюхи – кажется, так это называется. А я в последнее время и был настоящей шлюхой – проституировал всем, во что когда-то верил.
Я оделся, застегнул на молнию куртку, вышел на улицу и отправился в путь.
Сам определил направление – не хотел спрашивать заправщика. Он бы непременно запомнил белого, завернувшего на колонку без машины.