Как выглядела их дочь? В лохмотьях, больной, исхудавшей?
Если бы так, они попытались бы ее уговорить вернуться или просто схватили бы и отнесли домой.
Но Клаудия была не в лохмотьях. Она не показалась им ни исхудавшей, ни тем более больной.
Она выглядела счастливой.
Чего вы сильнее всего желаете своим детям?
Чем каждый вечер заканчиваете молитву на сон грядущий?
Что шепчете, когда вас просят задуть свечи на очередной день рождения, который вы предпочли бы не праздновать?
Чтобы ваши дети были счастливыми.
Это и только это.
Клаудия казалась ослепительно счастливой.
Светящейся от счастья – вот, пожалуй, подходящее слово.
Если раньше она испытывала первую влюбленность, то теперь это было глубокое чувство. Один взгляд, и Галина поняла, что они уйдут домой без дочери.
Клаудия поцеловала мать, затем отца.
Все трое взялись за руки, как в детстве, когда дочь упрашивала их поиграть в собаку и кошку. Кошкой всегда была Клаудия. И каждый раз попадалась.
Галина спросила, как у нее дела.
Но родители заранее знали ответ.
– Хорошо, мамочка.
– Ну, давай рассказывай, – попросила Галина и принялась делать то, что обещала себе ни в коем случае не делать. Плакать и разваливаться на куски.
– Тсс… – шептала ей Клаудия, которая как-то сразу превратилась из дочери в мать. – Перестань. Со мной все в порядке. Но ты же понимаешь, я не имею права рассказывать.
Галина ничего не понимала. Она знала лишь одно: Клаудия – частичка ее сердца. И впредь вся жизнь будет состоять из мимолетных свиданий в барах трансвеститов и из тайных весточек от знакомых.
Клаудия не выдала никаких деталей. Ни где она скрывалась. Ни с кем. В основном спрашивала о доме. Как поживает кот Туло? А ее подруги Тани и Селин?
Все время, пока они оставались вместе, Галина так и не выпустила руку дочери. Какая-то часть разума твердила: если держать крепче, Клаудия не уйдет. И пока они дотрагиваются друг до друга, их невозможно разлучить.
Она, разумеется, ошибалась: часы пролетели быстро – в отличие от тех дней, когда она ждала дочь и время стояло на месте.
Клаудия объявила, что ей пора.
У Галины остался последний вопль, страстная невысказанная мольба. Она формировалась, пока дочь спрашивала о доме, о родных, о школьных приятелях и они, словно связанные на всю жизнь, держались за руки.
– Клаудия, я прошу, чтобы ты меня выслушала, – начала она. – Спокойно посидела и выслушала все, что я скажу. Хорошо?
Дочь кивнула:
– Я понимаю твои чувства.
Да, она понимала, но это не имело никакого значения.
– Ты считаешь меня старой. Неспособной к таким порывам, которые кипят в твоей душе. Но и я когда-то была молода. Была такой же, как ты. И я знаю то, что я знаю. ФАРК ли, USDF ли – не важно. Виновны обе стороны. Обе стороны не безгрешны. В конечном счете они – одно и то же. И не виноваты. И преступны. Но погибнут все. И я как твоя единственная на свете мать прошу: не возвращайся к ним!
С тем же успехом она могла бы говорить на китайском.
Или не говорить вообще.
Клаудия ее не слышала, а если бы и слышала, то не поняла бы ни слова.
Она похлопала Галину по руке и улыбнулась, как улыбаются очень старым людям. Встала и обняла отца и мать, которая словно приросла к стулу. Наклонилась и прижалась головой к ее плечу.
– Я люблю тебя, мама.
И все.
По дороге домой оба старика ошеломленно молчали. Они собирались на встречу, как в церковь. А возвращались, словно с похорон.
После этого от Клаудии пришло еще несколько весточек.
Время от времени парень из университета забегал с новостями. Но каждый раз, когда Галина разворачивала газету, у нее замирало в груди…
* * *
Дверь со скрипом отворилась. Галина прервала рассказ.
Один из охранников, Томас, кивнул и дал знак выходить.
Джоэль была вне опасности. Джоанне предстояло отдать девочку и возвратиться в свою комнату.
– Так что с ней случилось? – спросила она Галину, передавая ей дочь. – Вы так и не досказали.
Няня покачала головой, прижала Джоэль к груди. И направилась к двери.
Он еще не осознал, что остался жив, и не сразу понял, что же делает. Брыкается. Изо всех сил колотит ногами, стараясь выбраться из огня, который уже полз по его коже.
Видимо, на какое-то время он потерял сознание от дыма. Запомнил только стену огня, которая обрушилась на них, точно Божья кара. А может быть, и не Божья, поскольку он молился Господу, до того как все погрузилось во тьму. И остался жив.
Так что это их общая удача – его и Всевышнего. Бог, наверное, решил: довольно цифр, уравнений и процентов риска – испытаем для разнообразия слепую судьбу.
Пол не сгорел по-настоящему. Брюки, или то, что от них осталось, дымились. Просвечивающая сквозь дыры кожа покраснела – признак ожога первой степени.
Но они каким-то образом перебрались через рубеж керосина.
Слева от него все почернело и курилось темным дымом. Ветер погнал огонь в одном направлении. Значит, Майлз оказался прав: они повернули в сторону пожара и оказались победителями.
Или победил только он один?
Майлз пропал без вести.
А где теперь те люди?
Пол осторожно поднял голову и осмотрелся. Картина напомнила ему извержение вулкана, которое показывал как-то канал «Дискавери»: когда острова с пышной растительностью в один миг превращаются в месиво дыма и огня. Там и сям еще сохранились очаги пожара и пламя выстреливало свои языки высоко в небо.
Пейзаж был пустынен.
Стрелки исчезли.
Но с этим радостным открытием пришло и другое – пугающее: вместе со стрелками исчезли наркотики. Превратились в черную золу. И он лишился единственного шанса спасти Джоанну. «Когда Бог закрывает перед тобой дверь, Он открывает окно», – говорила его давно покойная мать. Но если следовать вновь обретенной Полом доктрине веры, можно сказать, что все обстоит как раз наоборот: когда Бог открывает тебе окно, Он захлопывает дверь.
Пол жив, но Джоанна и Джоэль умрут.
В самом скором времени.
Он, как подкошенный, рухнул на все еще дымящуюся землю. Его кто-то окликнул.
Существо, абсолютно черное (кроме глаз) и седое, как лунь. Фигуру окутывали завитки дыма.