— Надеюсь, вы выйдете живым и невредимым из всей этой истории?
— Это меня как раз не волнует. Даже если со мной что-нибудь случится, нашему повелителю все равно удастся восстановить это старое право наследования Королевства Неаполя, и он пошлет для этого армию в Арагон. А армия эта будет все равнее проходить через Рим.
— Для суверена, который якобы не хочет войны, — вставила Фьора, — он торопится проглотить всех разом.
— Но это всего лишь пустая угроза, донна Фьора. Король слишком разумен, чтобы идти на опасные авантюры. А Италия ему интересна только как союзник Флоренции и Венеции. В данный же момент главное для него — знать, сплотятся ли вокруг монсеньора Лоренцо сеньория с духовенством против происков Сикста.
— Флорентийцы не такие трусы! — воскликнула Фьора, гордая за свой народ, который она горячо любила. — Отлучение Лоренцо и настоятелей усиливает их возмущение папой.
А что до войны, так люди прекрасно понимают, что она неизбежна. И не надо обольщаться тем, что мы только и умеем беспечно веселиться во время праздников.
— Война? Согласен, но интердикт? [3] .
— Надеюсь, папа не дойдет до этого? — спросил Деметриос.
— Наши осведомители в Риме передали нам как раз обратное: папа об этом серьезно подумывает. И такой человек считает себя набожным! А ведь он готов на все, чтобы только поставить Флоренцию на колени, погубить Медичи и завладеть богатством и властью. Как вы думаете, что должен делать город в такой ситуации? Сдаться?
— Ну уж нет! — воскликнул Деметриос. — Люди, воспринявшие греческую культуру и философию, уже никогда больше не вернутся к прежним варварским временам. И я даже готов предсказать вам, что произойдет, если духовенство будут принуждать исполнять то, что приказал папа: оно просто скинет его, как ненужную вещь. Во всяком случае, я был бы сильно удивлен, если архиепископ подчинился бы ему.
— До чего же приятно разговаривать с вами, Деметриос, — сказал Коммин, улыбнувшись. — Вы необычайно проницательны. Но хватит политики! После такой трапезы это даже просто неприлично!
— Тогда о чем же еще вы хотели бы поговорить? — спросила Фьора с улыбкой. — Ведь политика поглощает три четверти вашей жизни.
— Тогда поговорим о вашем будущем. Я, кажется, говорил вам, что в вашем доме, в котором вас ждут с нетерпением, все осталось по-прежнему. Полагаю, что и вы сами хотите туда вернуться как можно скорее.
— Еще как хочу! — воскликнула Фьора. — Я так скучала все эти месяцы разлуки по моим домочадцам. А мой сын даже не знает меня, ведь меня похитили сразу же после его рождения.
Вдруг я не понравлюсь ему?
— Выходит, у парня плохой вкус, если он не признает такую мать, как вы, донна Фьора, — вздохнул Мортимер, вставая из-за стола после сытной еды и прохаживаясь по огромному прохладному залу. — Но мне лично кажется, что вы зря беспокоитесь, ведь сам король обожает вашего мальчика. Уж как он радуется, когда видит его. А как возвращается с охоты, так всякий раз заглянет в ваш замок, чтобы только взглянуть на дитя.
— Это правда? Он приходит навестить моего Филиппа?
— Ну да! Вы же знаете, как он заботится о наследнике престола, слабом и хрупком ребенке! А этот малыш без отца и матери очень трогает его. Он ему как родной дедушка.
— Кто бы подумал, что он такой заботливый и нежный! — прошептала в волнении Фьора. — Я не считаю себя достойной его доброты, но буду счастлива встретиться также и с ним.
— Отлично! Так когда же мы отправимся в путь? — спросил шотландец.
Они решили отправиться в путь на следующей неделе, чтобы Фьора успела как следует собраться, к тому же ей не хотелось обижать Лоренцо поспешным отъездом. Итак, Фьора и Коммин должны будут покинуть Флоренцию в один и тот же день, но в разных направлениях: один поедет сначала в Рим, а потом снова вернется во Флоренцию, так как король считал, что его посланник должен быть рядом с Медичи в эти тяжелые времена; другая направлялась во Францию, не зная, вернется ли она когда-нибудь во Флоренцию, так как теперь это зависело только от решения Филиппа.
Когда гости уехали в город, Фьора, взяв под руку Деметриоса, увела его в сад. Стояло лето, вдоль дорожек сада, посыпанных гравием, распускались розы, а лавровые деревья уже покрылись букетиками цветов. При виде этой красоты у Фьоры сжалось сердце: неужели ей придется покинуть и этот дом, и этот сад? Деметриос, наблюдающий за ней, заметил, как слеза задрожала на ее ресницах. Он крепче сжал ее руку:
— Тебе жаль уезжать отсюда?
— Ты знаешь, да… И все-таки ты не можешь себе представить, как я хочу поскорее увидеть Филиппа. Мы могли бы снова стать счастливыми. Порой мне кажется, что я сама себя плохо понимаю. Как будто во мне живут две женщины — Не» как будто «, а так оно и есть. Одна женщина связана с Флоренцией глубокими корнями, воспоминаниями счастливого детства и юности, другая страстно любит своего мужа. Ты же страдаешь при мысли о том, что должна покинуть свой любимый город, не зная, что ждет тебя впереди. Скажешь, я не прав?
— Ты всегда прав. Ведь мы с Филиппом так мало пробыли вместе, а успели причинить друг другу столько боли.
— Не хочешь ли ты сказать, что, если бы не твой сын, ты бы не вернулась?
— О нет, ни на один миг! Какие бы испытания ни ждали меня впереди, моя жизнь — это Филипп, и я никогда не откажусь от него.
Садовая дорожка незаметно привела их к гроту. Деметриос указал на него легким кивком:
— Ну а как же этот?..
— Он забудет меня. И очень скоро. Ведь ему предстоит защищать свой город, да и флорентиек, мечтающих о нем, не так уж и мало. Взять хотя бы Бартоломею дель Нази, а уж о других я и не говорю.
— Возможно, ты и права. А ты сама-то сможешь его забыть?
— Никогда… Хотя нет, ведь я его уже начинаю забывать.
— Довольно интересный ответ, — усмехнулся Деметриос. — Я бы сказал, трудный для понимания. Даже для мужчины, который считал себя знатоком женщин!
— Безусловно, это трудно объяснить. Лоренцо исцелил мои душевные раны, которые казались мне неизлечимыми. Это он вернул мне вкус к жизни, окружил теплом, дал столько радости.
Но ведь и я со своей стороны сделала все возможное, чтобы залечить его рану, нанесенную ему смертью его любимого брата.