— Кто же еще! Фьора, моя любимая хозяйка! Она хочет меня оставить, а сама обещала больше никогда со мной не расставаться. И берет с собой эту ужасную Леонарду!
— Куда она собирается ехать, ведь скоро осень?
— В Париж, к каким-то людям, которых я не знаю. И надолго…
— Я их знаю, это ее самые лучшие друзья! Кроме того, Агноло Нарди занимается ее делами. Но зачем донна Фьора едет в Париж?
Молодая женщина заколебалась, не зная, стоит ли переступать последнюю черту.
— Я не могу этого сказать, потому что это грозит мне смертью, а сейчас люби меня! Дай мне немного радости, потому что моя прекрасная Фьора больше не любит свою рабыню!
— Откуда ты все это знаешь? — возмутился Флоран. — Донна Фьора уезжает в Париж, но с чего ты взяла, что она расстается с тобой навсегда? Ты останешься здесь и будешь заниматься маленьким Филиппом, и что в этом плохого? Не так ты и несчастна!
И Флоран принялся доказывать на деле, как дорога ему Хатун. Вскоре ее слезы почти высохли, и небольшая комнатка наполнилась стонами и вздохами, к которым ее стены уже давно привыкли.
А началось это через три дня после первого отъезда Фьоры и Мортимера. Флоран, который в тот день складывал сено в сарае, увидел, что к нему направляется Хатун. Это был один из тех погожих осенних дней, когда от еще по-летнему жаркого солнца на коже выступает легкая испарина и не хочется ничего делать. Укладывая пахучие копны, юноша подумал, может быть, потому, что выпил немного больше, чем обычно, вина за завтраком, что было бы неплохо повалиться в сено вместе с девушкой, у которой ладное и свежее тело.
На Хатун было голубое платье, ленты которого неплотно стягивали лиф, что позволяло видеть ее приятные округлости. Она несла кувшин с водой, которую только что набрала из колодца, и двигалась плавно и грациозно. Ни слова не говоря, она дала юноше напиться, а затем взяла его за руку и прижала ее к своей крепкой груди.
— Хатун может освежить тебя и по-другому, — прошептала она. — Это так приятно — заниматься любовью в такую жару!
А как пахнет сено!
Не прошло и минуты, как они, оба обнаженные, погрузились в мягкое душистое сено. Кожа маленькой татарки цвета слоновой кости была нежной, как шелк, к тому же она воспользовалась капелькой духов своей хозяйки, и поэтому бывший ученик банкира, если закрывал глаза, мог представить себе, что обладал прекрасной Фьорой, в которую был так глубоко и безнадежно влюблен. Это мгновение ему показалось восхитительным.
С тех пор, почти каждую ночь, когда маленькому Филиппу не нужны были заботы Хатун, молодая пара уединялась в комнатке юноши, где предавалась любовным утехам, в которых с каждым разом находила все большее удовольствие. Хатун знала, что Флоран не любил ее по — настоящему, он также знал, что не может идти речи о взаимности к нему со стороны Фьоры, но сама по себе любовь их обоих к ней объединяла юношу и девушку. Флоран был молод, хорошо сложен и от природы страстен.
У Хатун любовь была своего рода инстинктом, как и у большинства азиатских женщин. Она могла доставить полное удовлетворение мужчине, но и сама получала не меньшее наслаждение, поскольку восприняла от своего мужа, римского врача, хорошие уроки любви. Молодой парижанин потерял невинность у проститутки в квартале Сен-Мерри, потом было несколько случайных связей с деревенскими девушками теплыми вечерами на берегу Луары, а с маленькой татаркой он открыл для себя целый мир новых и острых ощущений. Он делал с ней то, на что раньше считал себя неспособным, и поэтому испытывал по отношению к ней наивную признательность. Благодаря Хатун Флоран считал себя одним из тех мужчин, щедро одаренных природой, которые могли бы стать любовниками королевы.
— Ты настоящая чертовка, — иногда говорил он ей, — но тебя так приятно любить!
После особенно бурной ночи самым главным было не выдать себя мадам Леонарде и постараться не попадаться на глаза папаши Этьена. В этом случае с самого раннего утра Флоран шел купаться в Луару, но понимал, что с наступлением зимы надо было придумать что-то другое. Правда, тогда ночи будут значительно длиннее, а работа по дому и в поле не потребует так много сил.
Хатун, не переставая, продолжала плакать, склонив голову на плечо Флорана, который не знал, чем еще он может утешить свою подругу. Он и сам был огорчен и обескуражен. Зачем Фьора и Леонарда едут к Нарди, особенно если собираются остаться там на несколько недель или даже месяцев? Однако одновременно в нем зародилась слабая надежда: у этого проклятого шотландца не будет времени для того, чтобы сопровождать даму, и это давало Флорану шанс занять его место. Под руководством Арчи Эрли он делал быстрые успехи в верховой езде, и поэтому больше не было никаких причин оставлять его дома.
Он осторожно стал будить задремавшую Хатун, чтобы отослать ее, испытывая угрызения совести из-за того, что не будет слишком огорчаться, если не увидит свою подругу в течение многих и многих дней. Увидев на ее глазах слезы, он бросил раздраженно:
— Ты что, собираешься рыдать до самого Нового года? Конечно, неприятно, что донна Фьора уезжает, значит, у нее есть причина! Не надо усложнять жизнь! Она вернется!
— Да… Ты прав, конечно…
Подняв с полу рубашку, Хатун надела ее и выскользнула за дверь. Флоран сразу же лег и попытался заснуть, так как ночь подходила к концу.
Но заснуть ему мешали слова Хатун, и он старался найти объяснение их смыслу. Из этого у него ничего не получилось, и он так крепко заснул, что не слышал пения петухов и проспал все утро. Этьену пришлось долго будить его.
В доме царила гнетущая атмосфера. У Фьоры был мрачный вид, она ни с кем не разговаривала. Она была бледна и выглядела усталой. Кроме того, все время шел дождь, день выдался пасмурный и серый. А когда сразу после полудня пришел паж и сообщил, что король желает ее видеть, она встретила это приглашение без малейшей радости. Флоран, напротив, был просто счастлив, потому что она велела ему сопровождать ее. Он оседлал мулов и ждал, пока она сменит платье.
Фьора встретилась с Людовиком XI в его просторной комнате, обтянутой обоями с изображением сцен охоты, где находилось два десятка собак различной масти. Король Франции сидел на высоком резном стуле, придвинутом к массивному камину из белого камня, в котором горел целый ствол дерева, и казался чем-то озабоченным. Поскольку он всегда мерз, одет был Людовик очень тепло, как во время настоящей зимы, в драповый плащ, подбитый бобровым мехом, на голове его была шапка из такого же меха, надвинутая на самые уши. Его любимая борзая Милый Друг сидела рядом с ним и протягивала изящную морду к кусочкам бисквита, которые ей крошили тонкие, истинно королевские пальцы. Руки, возможно, единственное, что было по — настоящему красиво в этом человеке. В пламени камина рубины на ошейнике собаки сверкали как горящие угли.
Около королевского стула стоял человек и, наклонившись вперед, внимательно слушал, стараясь не пропустить ни одного слова. Фьора посмотрела на него внимательно и вздрогнула.