По пути в гостиную, где Диллер разместил картины, и где Андрею предстояло работать, Янгблад остановился в узком, хорошо освещенном коридорчике.
— Здесь, — сказал он, показывая на небольшую дверь, — сейф-комната виллы Ринг.
Детектив взялся за медную, ярко начищенную ручку.
— Хотите взглянуть?
— Удобно ли это? — спросил Андрей. — Заглядывать в закрытую комнату?
— Пустяки! — усмехнувшись, ответил Янгблад. — В ней нет даже дверного замка. Смотрите.
Он открыл дверь и пропустил Андрея вперед. Все пространство от пола до потолка у глухой бетонной стены занимал личный сейф Диллера.
Сколько раз в детстве в кино Андрей видел, как ловкие жулики или разведчики мгновенно подбирали ключи к небольшим, надежно вделанным в стены стальным ящикам и, перекусив провода сигнализации, овладевали секретными планами. Сейф Диллера не походил ни на что знакомое. Это было чудовищное сооружение, подобрать ключи к которому вряд ли возможно.
— Двенадцать тонн, — скороговоркой бывалого экскурсовода пояснял Янгблад. Ему, должно быть, доставляло удовольствие удивлять нового человека могуществом своего шефа, хотя здесь оно выражалось несколько своеобразно — через вес и размеры стального сундука. — Его поставили краном, когда заложили фундамент дома. Потом клали стены. Три специальных замка обеспечивают надежность сейфа. Под стальной броней заложено более тонны медного листа. Прожечь такой сейф автогеном практически невозможно. Медь заберет все тепло на себя. Двери открываются легко с помощью специального устройства…
Андрей восхищенно кивал головой.
— Колоссальное сооружение! В таком можно хранить все что угодно!
Янгблад не разделил его восторга.
— Мистер Диллер держит здесь только самые пустяки. Все патенты и описание технологий хранятся в подвалах Национального банка в форте Святого Марка. Там есть более надежные сооружения.
Итак, в могучем сейфе технологических ценностей не держали. Зато ценности культурные в избытке находились по соседству, в большом помещении, превращенном Диллером в картинную галерею.
Констебль, Хогарт, Тернер, Клод Моне, Ренуар, Сислей, Ван-Гог, Сезанн… Такой коллекции полотен могли позавидовать многие музеи мира. Обращало внимание отсутствие копий и подделок, которые нередко попадают в частные собрания под видом оригиналов. Агенты Диллера добросовестно отрабатывали свой хлеб, доставляя в хозяйские соты только то, что без колебаний можно было назвать натуральным медом.
Андрей остановился у пейзажа, принадлежащего кисти Моне, и долго его разглядывал. Картина привлекала к себе свободой композиции и оригинальностью видения природы. Художник писал ее радостными, чистыми красками. Он не вырисовывал пейзаж, а словно лепил его точными мазками. Позже, изучая картины, Андрей с удивлением обнаруживал, что некоторые из них в прошлом принадлежали не частным лицам, а известным музеям разных стран. Об этом свидетельствовали печати и пометки на обороте холстов. Сведений о том, что подобные вещи музеями продавались, в прессе не появлялось. А раз так, то по всему выходило, что посредники Диллера нередко скупали краденое. Знал ли об этом сам хозяин? Сомнения разрешились случайно.
— Вас не смущает происхождение некоторых моих полотен? — спросил Диллер, заглянув в галерею, когда там работал Андрей.
— Нисколько, — ответил художник и с интересом посмотрел на Диллера. Далеко отсюда, на своей родине Андрей не раз встречал сообщения о музейных кражах и скупщиках ценностей. Но в его представлении это были люди особые. Еще мальчишкой Андрей видел одного скупщика на старой ташкентской толкучке Воскресенского базара. Грязный, небритый, хмельного вида тип сидел в тени старого дувала — глинобитной стены — и перетряхивал какие-то тряпки, предлагая их покупателям. Меж собой посетители рынка называли типа «барыгой» и знали, что рванье — одна видимость. Барыга при желании мог достать все — от дефицитных телевизоров до золотых изделий. Он скупал их у местного ворья для перепродажи. И вот, раскрыв в щеголеватом Диллере умудренного опытом скупщика картин, Андрей даже растерялся. Он ясно видел, что фактически между барыгой со среднеазиатского толчка и миллионером с виллы Ринг была лишь одна разница — ворованное они скупали по разным ценам. В мире денег совесть такой же товар, как и бессовестность. Здесь продается и покупается все, успех продажи зависит лишь от предлагаемой цены. Тот, кто может предложить высшую ставку, считает, что вправе обладать купленным, несмотря на его происхождение.
Позже, вникнув в дела «рынка искусств», на котором сильные мира сего приобретали работы известных мастеров прошлого, Андрей понял, что существование такого рынка без воровства и махинаций просто-напросто невозможно. Дельцы, специализировавшиеся на перепродаже краденого, выпускают каталоги, в которые вносятся цены на все мало-мальски известные в мире картины. Принадлежит полотно национальному музею или частному собирателю, хотят его продавать или нет, барыг интересует мало. Они определяют цену, фиксируют ее в прейскуранте и пускают по свету. Музейным ворам такие каталоги служат путеводителями по картинным галереям. Они позволяют точно определять, ради чего стоит рисковать, а что риска не стоит. Более того, имея прейскурант, воры знают, к кому обращаться и кто купит картину. Около тридцати миллионов долларов в год в ту пору составлял оборот антикварной фирмы Сотсби, торгующей картинами в Англии. К десяти миллионам долларов подкатывались обороты нью-йоркского Дома Пар-Барнета.
— И вы не находите мои покупки странными? — спросил Диллер.
— Нисколько, — ответил Андрей. — Это в порядке вещей, не так ли?
— Я вложил в картины немалые средства, — сказал Диллер самодовольно, — чтобы со временем открыть публичную галерею.
— И будет в ней портрет Генри Диллера, — в тон ему сказал Андрей. — Работы малоизвестного художника Стоуна. Я надеюсь, сэр, вы не раздумали позировать? Когда мы можем начать?
Диллер улыбнулся поощряюще.
— Начнем завтра. С десяти. В это время у меня в кабинете хорошее освещение.
— Чарли, как ты стал художником? — спросила однажды Андрея Розита. — Только, пожалуйста, не говори, что купил краски и сразу стал рисовать, о'кей? Андрей пожал плечами. В этой истории для него самого до сих пор оставалось немало неясностей.
Кое о чем он, конечно, догадывался, но т о ч н о не знал.
Конечно, рисовать, а вернее, проводить свободное время за мольбертом гвардии лейтенант артиллерии Андрей Коноплев стал сам. И часть событий, предшествовавших началу художественной карьеры, помнил во всех подробностях. Но вот то, как и почему его решили сделать живописцем, в подробностях даже при всем желании рассказать не мог. Не располагал фактами. А факты таковы.
Шел второй год службы Андрея Коноплева — командира взвода артиллерийской инструментальной разведки в Забайкальском военном округе, когда в Москву, в разведцентр ГРУ из Юго-Восточной Азии Верный Человек прислал шифровку. Он сообщал, что в Гонконге в притоне наркоманов скончался некий Чарльз Стоун, художник, гражданин Южной Африки.