— Похоже, что это так, — сказал Андрей, выныривая из глубины размышлений, — но…
— Стоун! Ты мне не веришь?! — делая открытие, почти радостно воскликнул Линч. — Тогда я скажу тебе два слова. «Львиный леопард», — Линч произнес это по-русски. — Я, признаться, такого зверя не знаю, но меня просили в крайнем случае назвать для тебя именно его…
«Львиный леопард»…
Один из последних дней в Питомнике Андрей и Корицкий провели на лесном озере. Захватив палатку и рыболовные снасти, они махнули в самую глушь, где рыба одинаково охотно клевала на мотыля и опарыша, на личинку стрекозы и просто отрезок красной виниловой проволоки.
Они устроились на крутом берегу среди зарослей ольхи, забросили удочки и лежали на мягкой траве, делая вид, что никаких дел, никаких забот для них не существовало и не существует.
— Я сам володимирский, — говорил Корицкий. Говорил, нарочито нажимая на оба «о. — Мы из духовных. И я горжусь тем, что коренной русич. А вообще-то мы, русские, подрастеряли свое величие. Право, подрастеряли. Гордость утратили. Язык портим. Говорим не на русском, а черт знает на каком тарабарском жаргоне. Названий русских городов не уберегли. Многих слов не сохранили. Сейчас скажи, что мой пращур ушкуйником был, так, пожалуй, из десяти русских все десять и не поймут, о чем я. А ведь когда-то слово звучало серьезно. „И бысть их, — писал летописец, — двести ушкуев, и поидоша вниз Волгою рекою, и взяша ушкуйники оные Кострому град разбоем…“
Корицкий замолчал.
Они лежали на теплой земле и смотрели в небо, по которому текли белые легкие тучки. И это беззаботное созерцание вернуло обоих в пору детства, когда в каждом изгибе облаков люди умеют угадывать то очертания дракона, спрятавшегося за камнями, то тигра, приготовившегося к прыжку. Вот и сейчас одно из облаков, тяжелое и мохнатое сверху, стало выгибаться книзу, принимая вид сказочного чудовища.
— На кого оно похоже? — спросил Корицкий.
Андрей понял, что они думали в тот момент об одном и том же.
— На медведя, — ответил он весело. — Или скорее на льва…
— Не угадал, — Корицкий ответил с мальчишеской веселостью. — Это львиный леопард.
— Такого чуда не знаю, — признался Андрей. — Вы шутите.
— Нисколько. Потому как вы не бывали во Владимирской губернии. А там с давних пор на гербе рисовался чудо-зверь, стоящий на задних лапах. «Львиный леопард», — объяснял нам учитель. И я воспринимал это как должное. У нас — володимирских — все свое, все исконное. Когда подрос и учился в Москве — уже усомнился. Стал выяснять. Прочел описание старых русских гербов у Винклера и узнал, что на владимирском червленом щите именно львиный леопард. Так в старинной геральдике называли льва, который стоит на задних лапах и повернул морду на зрителей. Если лев изображен в полный профиль, то он остается львом. Так вот львиный леопард во всей красоте изображался на уездных гербах губернии. А названия у нас какие! Вязники, Киржач, Меленки, Суздаль, Муром, Юрьев, Судогда… Вы вслушайтесь: Ме-лен-ки… Что-то исконно русское, такое, чего и объяснить не могу. Или Юрьев. Сейчас его некоторые зовут Польским. А ведь это неверно. Краков — это город польский. А наш Юрьев — ПольскОй!
— Я не догадывался, Алексей Павлович, — сказал Андрей, что вы такой…
Он запнулся, не зная, как воспримет его слова и Корицкий.
— Отчизник, хотите сказать? Ревнитель России? Тогда говорите без стеснения. Хоть и затаскали у нас болтуны слово «патриот», не обращайте внимания. У меня это чувство не позолота на коже, а качество внутреннее. Скажу больше, именно это и о позволяло мне служить России, когда порой невмоготу было видеть зверства дяди Джо, а я все же служил. Не ему, а своей России. Верил, она отряхнет с себя перхоть и воссияет…
— Кто такой дядя Джо? — не сразу понял Андрей.
— Вождь и учитель, дорогой товарищ Сталин. Так его называли там, где я жил тогда, где его дела и качества были куда виднее, чем здесь, на родине. А я все же служил…
Андрей посмотрел на Линча.
— Вы давно виделись?
— С Алексом? Нет, в прошлом году. В Испании на футболе.
— Все ясно, приказывайте!
Поздним вечером того же дня Андрей и Линч оставили дом на Оушн-роуд, выехали по Приморскому шоссе за город и помчались в сторону гор.
Сидя рядом с Андреем, Линч все время курил и давал ему последние наставления.
— Я знаю тебя, Стоун. О твоем упрямстве Алекс предупреждал особо. Так вот, учти, о возвращении домой пока и не думай.
— Я не думаю.
— Думаешь. А должен понять — в Россию тебе вход закрыт. Что бы после того как ты испаришься, ни писали газеты — убит, погиб, пропал без вести, — для тех, кто идет по следу, — это не довод. Они поставят на уши всю свою службу. В точках, откуда можно уйти в Россию, красный свет зажгут у каждой щели…
— Догадываюсь.
— Учти, наши, если их так можно назвать сегодня, в случае чего сделают вид, будто тебя не знают, в глаза не видели и ничего о тебе не слыхали.
— Понимаю.
— Ты мне еще ответь «так точно».
— Отвечу.
— Что с тобой? — Линч явно встревожился.
— Со мной? Я помер.
— Брось глупить. Если на то пошло, помер Чарльз Стоун. А он к этому моменту и без того был достаточно мертв.
— Глупость, — Андрей ответил зло и резко. — Он был жив. Стоун — это я. Нельзя жить и не быть тем, в чьем обличии существуешь. Несколько лет привыкал к чужой жизни, пока она не стала моей. В каждом движении, в каждой моей привычке, в моих картинах — я Стоун, Стоун, Стоун. И вот теперь умер. Сдох. Жизнь окончена. Навсегда.
— Ты успокойся, — Линч положил ладонь на колено Андрея.
— Убери руку! — взорвался тот. — Мне это не очень приятно.
— Успокойся, — повторил Линч, но руку убрал.
— Я спокоен. Я просто мертв. Во мне нет интереса к жизни. Я не могу начать все сначала. Все, чем жил, что меня волновало — в прошлом. Еще вчера мое прошлое оставалось в минувшем дне. В минувшем, а теперь оно даже не в будущем. Не в дне завтрашнем, послезавтрашнем. Я труп, понимаешь?
— Все сказал? — Линч завелся и психанул. — А теперь слушай меня. Ты понимаешь, что вокруг нас запалили лес? Чтобы выгнать наружу и схватить? Был бы я подлецом и трусом, давно бы унес ноги подальше. А я вывожу первым тебя. Потому что есть долг. У тебя, у меня. И не перед сраными дураками, которые загубили страну. Долг перед нашим братством. Перед сообществом, в котором провал одного может повалить остальных. Да, наши вожди и цари нынешней России — непотребные люди. Для них мы пешки, которыми можно жертвовать без ощущения укоров совести. Сталин, тот был честнее, когда называл людей винтиками. Сейчас мы просто серая масса сограждан, на которых вождям наплевать. Они дрожат за свои шкуры. За кресла, в которых устроили задницы. Но я рядом с тобой. Думаю о тебе. Пройдет время, и ты поймешь — ты еще не умер вместе со Стоуном. Да, часть тебя отмерла, это верно. Но только часть. Тебе еще жить и жить. И ради этой твоей жизни я делаю то, что делаю…